Вечная бесконечность

Именно им мы и хотим напомнить, что в те дни страна начала выдавливать из себя раба по капле. В докладе Хрущева впервые было сказано, какой непомерной ценой – кровью тысяч и тысяч невинно осужденных – достигалось видимое благополучие государ-ства рабочих и крестьян.

Это был странный съезд. По его стенограммам видно, что начался он минутой молчания в память о недавно ушедших из жизни выдающихся борцах за коммунизм, в том числе и товарище Сталине. А вот в отчетном докладе его имя не было упомянуто ни разу. Центральный комитет рапортовал партии и народу: пошла на поправку разрушенная в войну промышленность; на одну пятую возросло производство продовольствия, а доходы колхозников поднялись на все сто процентов; по темпам строительства жилья СССР вышел на первое место в мире.

Говорил докладчик и о том, что «взяты под контроль» органы внутренних дел и госбезопасности, сообщал о полном разгроме «банд Берия».

С тех пор об этом съезде написаны горы воспоминаний, и можно в подробностях представить себе, что в это время происходило за его кулисами. Предложение Хрущева обнародовать в отчетном докладе некоторые данные комиссии по реабилитации и прямо сказать людям о культе личности и его вопиющих последствиях сразу же приняли в штыки соратники «отца народов» Молотов, Ворошилов, Маленков, Каганович, все ядро президиума ЦК.

Что произошло на съезде дальше? Через несколько дней после его начала Хрущев по праву первого секретаря снова собрал руководство партии и заявил примерно следующее: съезд ничего не сказал о культе личности Сталина, но никто не запретит ему, Никите Хрущеву, выступить на эту тему в качестве... простого делегата съезда. Выглядело такое желание ультиматумом, и слово упорному лидеру партии в конце концов было предоставлено.

Текст второго доклада, втайне отпечатанный, разослали по райкомам и горкомам, читки его проходили на партийных собраниях (у нас на журфаке МГУ он ходил в списках), и вскоре о секретном докладе знала вся страна.

ХХ съезд положил начало тому короткому периоду в жизни страны, который мы называем хрущевской оттепелью. Тоталитаризм не любит, когда его проверяют на прочность. Уже с апреля 1956 года критика культа пресекалась, иногда с участием самого Хрущева – и он был сыном своего времени. Каких-нибудь пять лет спустя на выставке МОСХа в Манеже Никита Сергеевич устроил одиозный разгром за вольнодумство людям искусства.

При Брежневе на все, что связано со «странным съездом», был наложен жирный гриф секретности. У историков, академических и вузовских, не говоря уж о школьных учителях, тема культа личности была под запретом до самого окончания перестройки. В 90-х наверстывали упущенное: один за другим выходили толстые тома про тоталитаризм, Ленина и Сталина. Кто-то читал их с риском «несварения желудка» от чрезмерной дозы правды. По статистике социологов, каждый второй в стране по совковой привычке, не читая, поносил авторов этих книг, будь то Медведев, Волкогонов или Солженицын.

Как-то не спешим мы расставаться с той наследственной нелюбовью к правде. Как до ХХ съезда, снова и снова поднимая глаза на кремлев-ские башни, создаем себе кумиров. Верим в то, что «вот приедет барин, барин нас рассудит». Пошумели (да перестали) сперва против возвращения музыки старого большевистского гимна, затем против закрытия «Свободы слова» и других телепрограмм, не поддающихся приручению. И против зарплат и пенсий ниже прожиточного минимума при продолжающих расти ценах и тарифах на коммуналку тоже «выразили протест». Машем рукой: «У них там, наверху, давно все решено и подписано».

Называя культ личности тирана «замшелой стариной», уроков из нашей истории извлекать ни в какую не желаем. Наверное, не зря даже президент Ин-ститута современной политики Владимир Лысенко на днях признался, что, наблюдая за современной политикой, уже сомневается, способна ли Россия вообще пройти «точку невозврата» и выйти из «этой дурной бесконечности», когда за коротким вздохом свободы следует многолетний откат в прошлое.