Ярославская областная ежедневная газета Северный Край, среда, 03 августа 2005
Адрес статьи: http://www.sevkray.ru/news/1/50631/
рубрика: Политика
В знаменитом московском театре «Современник» режиссер Владимир Агеев поставил спектакль «Полет черной ласточки, или Эпизоды истории под углом 40 градусов» по пьесе Петра Хотяновского и Инги Гаручава. Главную роль – Иосифа Сталина – играет замечательный актер Игорь Кваша. Отца народов ему доводится играть не первый да и не последний раз. Уже идут съемки фильма «В круге первом». На роль тирана Глеб Панфилов пригласил именно Квашу, образ Александра Солженицына воплощает Евгений Миронов. Поразительное сходство Кваши со Сталиным могли оценить те, кто видел телесериал «Под знаком Скорпиона». Остальных в зале «Современника» ожидает настоящее потрясение. При этом грим Кваше требуется минимальный. Стоит лишь наложить усы, и нос вдруг повисает, может, и не вполне сталинской, но абсолютно кавказской сливой. Прибавьте к этому акцент, характерный жест «пальцем в небо», белоснежный мундир генералиссимуса. А что он нисколько не сухорук и за пять дней до смерти весьма резво носится за своей юной наложницей, так ведь перед нами не совсем Сталин. Другой Сталин.
– Игорь Владимирович, правду говорят, что в «Московской саге» роль Сталина предназначалась вам? – Ничего подобного. Это журналисты написали… – …что должен был играть Кваша, но пришел банкир и роль перекупил. – Я хотел по поводу этих публикаций даже скандал устроить. Мне действительно предлагали. Но я прочитал сценарий, позвонил Барщевскому и сказал, что Сталин у них совершенно декоративная фигура, там нечего играть, и я этим заниматься не буду. На что он ответил: да, наверное, вы правы, может, мы совсем без него обойдемся. – Трудно такое представить. – Трудно, да. Вот они его и оставили. – В спектакле вам делают какой-нибудь грим, кроме усов? – Да. У него был лоб гораздо ниже, поэтому накладка нужна. Это очень меняет лицо. Не парик, а небольшая накладка. – Когда вы впервые поняли, что похожи на Сталина? – В ранней молодости. Вообще, вы знаете, он меня всегда интересовал. – Почему? – По-моему, это нормально – живя в этой стране, интересоваться фигурой Сталина. Когда он умер, я плакал... – Вам сколько лет тогда было? – В пятьдесят третьем?.. Двадцать. У меня был друг, Саша Косолапов, и когда мы рядом стояли на траурном митинге в Школе-студии МХАТ, он приплясывал от радости, подхихикивал и говорил про Сталина чудовищные вещи. «Сдох усатый…», что-то в этом роде. И почему-то меня это не возмутило. Потом мы уже из хулиганства пробирались в Колонный зал. По крышам. Это было не очень трудно, все-таки школа там поблизости. Но когда мы впервые встали на землю – до входа оставалось метров триста – четыреста, можно было поднять ноги и висеть, такая была давка. Не помню, когда это произошло и как, но я очень быстро начал все понимать и к нему относиться уже совершенно по-другому. Но показывал я его с самых молодых лет. – То есть еще при жизни? – Нет, позже, конечно. Когда меня взяли в Художественный театр, там в это время ставились «Кремлевские куранты». Спектакль был почти на выпуске, режиссировали его Павел Александрович Марков с Марией Осиповной Кнебель. Кстати, именно благодаря Маркову я попал во МХАТ. Меня не хотели брать по причине пятого пункта… Марков сразу дал мне эпизод в первой сцене «Кремлевских курантов», беспризорника. Но потом вызвал к себе в кабинет и сказал, что они очень недовольны исполнителем роли Сталина и хотят попробовать меня. «Приготовьте что-нибудь, мы вас вызовем на репетицию. Вы будете играть». Через день я прихожу в театр, а репетиция из расписания вычеркнута. На следующий день – репетиция вычеркнута. На третий или четвертый день Марков меня опять вызывает и говорит: «Ты понимаешь, дорогой мой, тут так получилось, приехал человек из ЦК и сказал, что у Погодина историческая неправда. Когда принимали план ГОЭЛРО, Сталина не было в Москве, он был в Царицыне». Роль Сталина из пьесы вычеркнули, ввели Кржижановского. Это было перед самым двадцатым съездом, и одно с другим, конечно, было связано. Так я Сталина не сыграл. Но когда мне только дали эту роль, Ефремов сказал: «Слушай, лапа, я тебе помогу…» Мы довольно крупно с ним поддали, сидели, слушали пластинки с речами Сталина и при этом жутко хохотали. – Над чем именно? – Во-первых, акцент нас поразил. Мы ведь уже прикидывали, как его играть, и с юмором об этом говорили. Во-вторых, там, по-моему, три полные пластинки до речи и три пластинки после речи – это были овации. Естественно, все прослушать невозможно, мы слушали кусками – выкрики дикие, истерические… – А как у вас в семье к Сталину относились? – У меня папа погиб на фронте, а мама была педагогом и, естественно, разговоров на эту тему со мной не вела. Только в самые острые моменты, когда было дело врачей-убийц… – Никого из ваших род-ственников репрессии не коснулись? – Нет. Но, как я потом выяснил, мой папа очень плохо относился к советской власти. Хотя на фронт пошел добровольцем. Правду о Сталине я узнавал от окружения, из самиздата, из литературы, которую привозили из-за границы. Когда Радомысленский запер меня в своем кабинете и дал прочитать доклад Хрущева – он же был засекречен, только для членов партии, а я не был членом партии, – хорошо помню, что доклад этот меня не поразил. Потрясения не было. Я уже все понимал и относился к Сталину соответственно. Не знаю, почему у меня возник такой интерес к нему, но я всю жизнь собирал рассказы очевидцев. Как только узнавал, что человек встречался со Сталиным, старался из него что-нибудь вытянуть. Правда, идиот, не записывал. Мне казалось, что я и так все помню. А я помню процентов тридцать, остальное, конечно, забыл. – Что это были за люди? – Очень разные. От адмирала Головко до Константина Симонова, который, един-ственный, ничего не рассказал: «Я не знаю, Игорь, то ли поздно ассказывать, то ли ано…» – Пристальный интерес к человеку – это попытка его понять. А понять, говорят, равняется простить… – Ни в коем случае. Объяснение – да, оправдание – нет. Наоборот, когда говорят про какую-то якобы положительную его черту, я понимаю, что такое обманчивое поведение либо продиктовано было прагматическими соображениями, либо составляло часть какой-то интриги. Мне кажется, может быть, ошибочно, что я его хорошо знаю. Я все время разгадываю его ходы, а это очень интересно. Разве не интересно понять психологию Гитлера? Но это не значит, что мы его оправдываем. Я ведь не сразу Сталина заклеймил для себя однозначно. Пытался разобраться. Но, разобравшись, понял, что ничего тут нет. В нем все от дьявола. Есть люди от Бога, а есть от дьявола. Можно найти в дьяволе положительные черты? – Смотря что вы подразумеваете под этим словом. Если нам его преподносят в виде Воланда, там сплошные положительные черты. – Ну да, у Булгакова определенный ракурс, что есть зло и что есть добро. – И не он этот ракурс изобрел. «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…» Тем не менее можно сказать, что вы под дьявольское обаяние Сталина не попали? На вас оно не действует? – Не действует. Хотя я понимаю, что обаяние было. – Вот объясните: вы к Сталину относитесь сугубо негативно, а при этом на сцене у вас получился человек, вызывающий сочувствие… – Если это так, я просто перестану играть. – Боже упаси, вы что?! – Я серьезно говорю. Я этого очень боялся. Но меня успокоили Войнович, Карякин, Горбачев, разные люди, которые сказали примерно одно и то же: у тебя получился монстр, жуткий тип… – А мне его было жалко. Это Сталин, который предпринял запоздалую попытку освободиться от Сталина, – мне так показалось… – Такого эффекта я дей-ствительно хотел – исходя из пьесы. Это же его предсмертный сон. Или бред. Он вроде как в коме находится. Его попытки вырваться связаны с этим. Перед смертью любому человеку страшно. Но рад бы в рай, да грехи не пускают. Все равно монстр, все равно чудовище. Когда говорят: Петр Первый тоже строил государство на костях, – ничего подобного. Петр не уничтожал равных себе. Для него крепостной, то есть раб, это не человек, а некая хозяйственная принадлежность. Поломалась, выбросил, взял новую. Там был другой уровень сознания. Сталин уничтожал людей. Он знал, что они – люди. Тем более он учился в семинарии. – У вас очень интересное представление о грехе... Вы думаете, уровень сознания засчитывается? – Конечно. Это самое главное – что у тебя в башке. Петр не занимался сознательно массовыми убийствами. А Сталин занимался. Конечно, каждый человек пытается себя оправдать. Наверное, и он искал оправдание. Искал и находил. – В чем же он мог его найти? – В необходимости таких жертв. – Но в семинарии учили, что для убийства нет и не может быть необходимости. – Я не думаю, что Сталин был верующим человеком. Может быть, только перед смертью он впервые об этом задумался. Человек, который верит в Бога, никогда не смог бы всего этого совершить. Кроме того, у Сталина была мания величия: я важнее Бога. Не он один, многие до него так думали. – Ну конечно. Все тираны и деспоты мировой истории – в душе обязательно богоборцы. – Когда мне говорят, что во время войны Сталин начал возрождать православие, возвращать священников из ссылки, восстанавливать храмы, я думаю, что это был опять же прагматический ход. Он ведь ужасно испугался, когда война началась. Сказал: «Ленин нам оставил страну, а мы ее просрали». Сидел на даче, его долго не могли заставить выступить, а когда он говорил свою знаменитую речь «Братья и сестры!», стакан постукивал о зубы, и это было слышно… Мне кажется, Гитлер был для Сталина очень близким человеком. Поэтому он не верил ни одному донесению разведки о близкой войне. Они договорились. Они делят мир. – Выходит, наш-то наивный… – ПАчЭму наивный? Он нЭ наивный. Он просто думал, мы вдвоем все поделим… Поверил родственной душе. – Этот поверил, а тот обманул. – У того просто уже был план. А этот АдЫн раз в жизни кому-то поверил… Я думаю, страх родился именно из трагичности ситуации. Он, гений, хитрее всех, умнее всех в мире, сам все просрал. Это его выбило из привычной колеи, из всей жизни. Я не думаю, что Сталин был умный. Он пользовался чужими идеями – Троцкого, Бухарина, выдавая их за свои. А во-вторых, он правил на сплошных ошибках. Я не вижу ничего положительного в том, что он сделал. Говорят: он построил такую мощную страну. Но если взять статистику до 1914 года, Россия целое десятилетие развивалась, как ни одна страна в мире. Никто не мог понять, откуда такой темп. Если бы эта банда не захватила власть, мы бы, возможно, жили в процветающей стране... Говорят: вот, индустриализация. А стоила ли она таких жертв колоссальных? А война? Ведь из-за него же погибли миллионы, только из-за него. Он не верил в возможность войны, он уничтожил весь командный состав, и лейтенантики желторотые командовали полками. Сколько людей погибло по его вине, и каких людей… Всю историю этой власти уничтожались самые талантливые, самые умные. Если человек мыслящий, значит, он начинает думать о том, что происходит вокруг, а этого не надо. Пробивается сквозь асфальт росточек, под корень его. Асфальт должен быть ровным. Если сохранилось что-то хорошее, то вопреки этой власти, а не благодаря ей. – Как вы думаете, почему в последнее время так оживился интерес к фигуре Сталина? – Одно из самых любимых мною библейских выражений: отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина. Мы все равно никуда от него не ушли. Рабское сознание, которое долгие годы специально насаждалось, даже в вашем поколении наверняка есть. А в последнее время прямо в воздухе витает жажда реабилитации. То ли пятьдесят два, то ли пятьдесят четыре процента, по итогам опроса общественного мнения, сказали, что Сталин – это хорошо. – Как вы относитесь к идее поставить в Ялте памятник Черчиллю, Сталину, Рузвельту? – Ужасно отношусь. Меня это приводит в ярость. – Значит, о переименовании Волгограда обратно в Сталинград можно и не заикаться… – Нет, конечно. Не надо сегодня возобновлять память о Сталине. – А зачем вышел ваш спектакль? – Он вышел с другой целью. – Но все равно возобновляет в людях память. – Чтобы предупредить их. Предостеречь. Чтобы они не о Сталине думали, а о том, как страшно, как стыдно быть рабами. //Елена ЯМПОЛЬСКАЯ. Teatr.newizv.Ru (в сокращении).