Ярославская областная ежедневная газета Северный Край, среда, 30 марта 2005
Адрес статьи: http://www.sevkray.ru/news/1/54036/
рубрика: Политика
Автор: Татьяна ЕГОРОВА.
Борис Федорович Губкин говорит о себе молодом как-то отстраненно – как о другом человеке. Иногда даже с усмешкой. Ну был такой. В атаку не ходил. Ни одного врага лично не уничтожил. Будто извиняется: «Когда закончилась война, мне через два месяца только двадцать лет исполнилось. Что я понимал!»
Он владимирский. Осенью сорок первого их, десятиклассников, сняли с учебы и направили на строительство укреплений – тут же, недалеко от родного Мурома. Выдали лопаты, ломы. Высокий берег неширокой речки надо было стесать так, чтобы танки на него не взобрались. Жили в соседней деревне, питались из солдатской кухни, командовали ими несколько солдат из саперной части. После провала немцев под Москвой их вернули ненадолго в школу, потом откомандировали в ремесленное. Борис учился на токаря, полгода самостоятельно точил детали, пока однажды майским утром не принесли повестку из военкомата. Так он оказался в школе, которая готовила специалистов шифровально-штабной службы. Учеба, стажировка, разные строгости, связанные с особенностями этой работы. Младшего лейтенанта ему присвоили в Москве, и 14 марта 1944 года он с товарищем выехал на фронт. Поезд шел через Киев, Коростень, Овруч, Сарны. В Сарнах располагался штаб фронта, и оттуда он получил направление в действующую армию, в район южнее Бреста. Боевое крещение принял, когда был уже офицером штаба соединения. Месяца полтора к ним, молодым, там присматривались, используя на отдельных поручениях. Как вдруг началось немецкое наступление. Наши войска и штаб соединения стали отходить. Губкин получил приказ захватить с собой ящик с секретными документами. Долго ждал машину, а ее все не было. На противоположном берегу реки уже появились немецкие танки и замерли – в любой момент они могли начать форсировать преграду, но, очевидно, ждали распоряжений. И тут наконец показалась машина, взмыленный шофер высунулся из кабины и прокричал: «Мы не за вами, ждите следующую!» Как бы не так, успел подумать Губкин. Он затолкал ящик в кузов, вскочил сам: «Гони!» По дороге их атаковали два самолета. Бомба попала в грузовик, который шел впереди, а они проскочили. Когда добрались до места, там уже развертывались «катюши». Борис увидел их тогда впервые. А потом они ударили из всех своих стволов, и все вокруг превратилось в один сплошной грохот. Впрочем, его работа не так уж часто сопровождалась подобными эпизодами, шумом и грохотом. Он так и говорит о себе: не «воевал» и даже не «служил», а «работал» – в землянке, в лесу, в деревенском домишке, освещенном единственным фитильком. Зашифровывал и расшифровывал секретные военные документы, принимал одни, отправлял другие. – Я как-то быстро привык к фронтовой жизни. Для таких по сути мальчишек, как мы, она казалась естественной. Другой ведь мы не видели. Симонов потом правильно писал: в голове была не боязнь смерти, а мысли о том, где портянки просушить, успеет ли старшина вовремя обед доставить... Военный быт не назовешь легким, но по молодости и он был как-то не очень в тягость. В дет-стве Борис часто болел простудами, ангиной, пока однажды с мальчишеской решимостью не сказал себе: хватит, буду закаляться. Стал летом обтираться каждое утро холодной водой, зимой – снегом, это вошло в привычку и помогло на фронте. – Ляжешь спать в землянке, тепло вроде, а проснешься – колотун бьет. Местность часто лесистая или болотистая, земля холодная. Но ничего, не заболел ни разу. Поздней осенью офицеров переодели в шубы. Мех оказался «с начинкой». Вши заедали так, что теперь у всех была одна мечта – как бы только дождаться банно-прачечных палаток. Оборудованные системами горячей и холодной воды, они казались вершиной счастья. – А как передвигались? – переспрашивает Борис Федорович. – Нас, штабных, в основном везли на грузовиках, но на небольшие расстояния и мы шли пешочком, как все. Он торопился стать взрослым. Бриться начал еще до войны – раз в неделю. А тут, к радости своей, обнаружил, что нужно скрести щеки уже через день. Он отрастил усы – чисто символические, светло-русые. Почти не видимые на обветренном лице, они тем не менее долго были предметом подначек командиров: «Где этот наш с усами?» Трудно сказать, почему, но в огромной мясорубке, которая ежедневно перемалывала тысячи жизней, ему фантастически везло. Но сколько раз было, по его словам, «или – или»! В первый раз это случилось, когда выехали из Киева. Бандеровцы обстреляли их товарняк. В вагоне, в сене, было человек десять новеньких, только что выпущенных лейтенантов, Борис в том числе. Пули просвистели мимо. Во время очередной передислокации подобрали подходящий для работы дом. Прежде чем расположиться, надо было его осмотреть. Вместо того чтобы поручить это кому-то из подчиненных, начальник шифровального отдела корпуса пошел почему-то сам. Его застрелили засевшие на чердаке немцы. В Познани шифровальщики обосновались в двухэтажном коттедже. Борис вышел передохнуть на крыльцо, прислонился к косяку. Внизу, буквально в полутора метрах от него, разговаривали человек восемь военных. Внезапно недалеко от группы ударила мина. Погибли два майора, нескольких солдат ранило. Бориса только контузило. Там же, в Польше, расположились однажды в 200 – 250 метрах от шоссе. Ночью две группировки немцев, вырываясь из стен старинной цитадели, решили соединиться, скрытно прошли через наши боевые порядки, пробрались мимо штаба, не затевая бой. Видимо, торопились. В тылах дивизии они наделали потом много бед. – Еще один такой случай произошел, когда переправлялись через Одер. Немец нас видел. Подгребли к берегу, солдат спрыгнул, чтобы подтянуть лодку, и тут же – раз! Выстрел! Солдат упал. А мы все целехонькие сидим в лодке. Сколько их прошло за всю войну перед его глазами! Только что жил, разговаривал человек рядом, и вдруг какая-то секунда, и все решилось, на каком он свете – на этом или уже на том. Запомнились не только свои. Где-то на Висле после грандиозной артиллерийской подготовки наши пошли в наступление. – Прорвали переднюю линию обороны фашистов, ушли вперед, а вслед за ними через немецкие окопы двинулись мы. Смотрю, лежат на бруствере два немца-пулеметчика, ненамного старше меня, где-то года по 23. Почему он их запомнил, сам не знает. 1 мая 1945 года Борис был в Берлине. Ехал по лежащим в руинах улицам. Автомобиль с трудом пробирался среди тысяч людей с колясками, велосипедами, котомками – угнанные гитлеровцами со всей Европы, они возвращались в свои страны. – А 9 мая нас построили, поздравили с окончанием войны и через месяц нашу часть расформировали. – Он смущенно смеется. – Спустя месяц проездом через Берлин я расписался на рейхстаге. Борис Федорович считает, что ничего такого особенного не совершал. Если бы не награды, можно было бы действительно думать, что Победа Победой, а он как бы ни при чем. Но среди его наград – орден Красной Звезды, медали «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» (на снимке он в 1950 г.). В его рассказах нет-нет да и мелькнут такие имена, которые большинство из нас только в книжках встречали. Рокоссовского видел несколько раз: впервые в Сарнах, в штабе фронта – высокого, молодого, красивого, в последний раз – в санатории в Сухуми. – Я тогда был уже майор, но все равно совсем молодой. Рокоссовский отдыхал с женой. Что меня поражало, встретимся на прогулке, он всегда первым здоровался. Послевоенная судьба Бориса Губкина сложилась как у многих его сверстников: остался служить в армии. Сначала в Польше – участвовал в вывозке через порт Щецин репарационных грузов из Германии, в основном оборудования заводов. В 1949 году принимал участие в больших штабных учениях стран социалистического содружества. Видел там Штеменко, Василевского, Рокоссовского в польской форме (только что назначенного министром национальной обороны ПНР), всю польскую верхушку во главе с Гомулкой. Во время корейской войны служил в Китае. После – в Ярославле начальником штаба авиационной эскадрильи. Затем в Иванове – начальником отделения штаба дивизии. Уволился из армии в звании подполковника в 1971 году. Вероятно, его жизнь могла сложиться иначе. Отец Бориса Федоровича был двоюродным братом знаменитого ученого, создателя отечественной нефтяной геологии, академика, вице-президента АН СССР Ивана Михайловича Губкина. Его знала вся страна, после смерти ученого в 1939 году его именем был назван город. Братья редко общались, академик был на двадцать лет старше. Но стоило напомнить о родстве, и карьера в продолжение семейных традиций была бы, наверное, Борису обеспечена. – У меня этого в голове не было, – усмехается Борис Федорович. – Другие события дали направление в жизни. Он опять про нее, про войну. Воевали отец, оба брата. И Бориса война так никогда и не отпустила. Готовясь к демобилизации, заочно окончил Московский филиал финансово-экономического института. А сняв погоны, понял, что так просто расстаться с военной службой не сможет. Пришел в ярославскую школу № 46 военруком (сейчас преподаватель ОБЖ) и так до сих пор и работает. Тридцать четыре года!