Ярославская областная ежедневная газета Северный Край, среда, 30 октября 2002
Адрес статьи: http://www.sevkray.ru/news/11/32382/
рубрика: Происшествия
Автор: Юлиан НАДЕЖДИН.
Фотографии: Вячеслав ЮРАСОВ.
По утрам, прежде чем заняться кухонными делами, Александра Федоровна Аносовская зажигает свечу перед иконами Николая Чудотворца и Богоматери Казанской. Благодарить хозяюшке и ее благоверному Николаю Николаевичу своих небесных заступников есть за что. Хотя бы за то, что сподвигли поставить на ноги детей, порадоваться взрослым внучатам, душа в душу дожить до золотой свадьбы. Обоим девятый десяток, а глава семьи как раз в эти дни отметил восемьдесят шесть.
Братья отца Александры Федоровны и он сам, в первую мировую лихой кавалерист, еще до революции купили в Покровском приходе под Рыбинском под пахоту сечу, вручную раскорчевали ее от пней. За землю и веру держались по-крестьянски, не оторвешь. Обстроились, в годы нэпа обзавелись в кредит техникой, даже пожарную машину имели! Александра была у своих родителей девятой: едоков много, но и рабочих рук не меньше. С малолетства всяк рос при деле. В девчонках Александра успевала и на сенокосе помочь, и колоски за жаткой собрать, и цыплят от коршунов сторожила с метлой в руках. «Ох, заботница ты наша!» – не могли нарадоваться на нее старшие... Дядьев раскулачили подчистую. Даже детскую одежонку забрали. Волостной начальник пьянчуга Гусев стучал у них на кухне по столу револьвером: – Всех вас, как сорную траву, вырву! Да сам скоро получил пять лет за растрату. Отца тоже пустили по миру – выгнали в баню вместе с детьми. Но в далекий Сибкрай, как братьев, не угнали. Тот же Гусев, кривя губу, объяснял: мол, «из годов вышел». А Сашу, видно, и впрямь небесные силы хранили. Дальние родственники удочерили заботницу в колхозную семью. Как многие в те годы, счастья она искала в городе. Поступила в аналитическую лабораторию Волгостроя – за качеством глины, песка, щебня следили. Там, в Рыбинске, и повстречала она перед самой войной статного красавца Николая. Дождалась его с фронта. Сразу и поженились. Про себя Александра Федоровна рассказывала как бы вскользь, считая, что гораздо больше хлебнул лиха в молодости ее супруг. На него и постаралась как можно скорее перевести беседу. Николаю Николаевичу никаких подсказок не потребовалось. С горьким юморком описал во всех подробностях случившееся в середине 30-х годов на паровозоремонтном заводе «дело о болте». На приемке паровоза обнаружили в главном цилиндре паровой машины невесть откуда взявшийся там непривинченный болт. Чекисты в поисках виноватого все предприятие поставили на уши. Однажды ночью двое в штатском заявились домой на Красный съезд и к слесарю бригады золотников Аносовскому. Николаю надо было полжизни прожить, чтобы как следует взять в толк, деталью какой адской машины служил тот злосчастный болт. Плановые процессы «вредителей» шли во всех отраслях народного хозяйства, вплоть до табачной и парфюмерной. Списков и дел «врагов народа»-железнодорожников, подписанных наркомом Кагановичем, набралось на собрание сочинений в полдюжины томов. После ХХ съезда припертый на пленуме ЦК вопросом маршала Жукова, по каким причинам были «сплавлены на тот свет» тысячи железнодорожников, экс-нарком деловито оправдывался, словно речь шла о болтах и гайках, а не о людях. Дескать, без конца поступали бумаги из НКВД, и «часть людей, которые по ним казались врагами, мы арестовывали». Что Николай как раз «казался» таковым, они с Александрой Федоровной тоже не сразу догадались. Еще в фэзэушные годы, заполняя какую-то анкету, он в графе про отца по простоте душевной возьми да и напиши: секретарь земотдела Любимского района, а до революции работал в церкви дьяконом. После такой подсказки что стоило ловцам человеческих душ, наведя нужные справки, установить, что не только отец, но и в нескольких поколениях предки этого примазавшегося к пролетариату субъекта распространяли «опиум для народа». А один из них, игумен Порфирий, и вовсе был птицей высокого полета – настоятелем ярославского Казанского монастыря. Николая перековывать в «нового человека» пытались еще до «болта». Как-то безо всякой задней мысли подшутил он над дружком-приятелем. Отколупнул со стенгазеты и спрятал в карман его парадный портрет передовика производства. Подначить хотел по-свойски, чтоб не задавался. Мальчишеская выходка имела далеко идущие последствия. Вместо проработки на товарищеском суде в заводском клубе, как поначалу предполагалось, рабочий цеха вулканизации Николай Аносовский заработал по суду два года «принудиловки», с отдыхом на обледенелых нарах в палатках Волгостроя. Предварительно ему настойчиво вправляли мозги следователи. Его соседом по камере в подвале «серого дома» оказался человек в гимнастерке с ромбами на петлицах – сам директор резиноасбестового комбината, только что пущенного славного ЯРАКа, Лука Стреж. «А тебя-то за что?» – перво-наперво поинтересовался директор, с изумлением увидев перед собой безусого юнца, вчерашнего фэзэушника. Вскоре следователь НКВД на допросе растолковал, какая цель у подобных шуточек с фотографиями. По тем объяснениям получалось, что только лютый классовый враг или его подручный способен на такое. В случае контрреволюционного переворота по тем снимкам враги революции будут выявлять с целью расправы наших лучших людей. То, что страж социалистического правопорядка слегка загнул, подтвердилось в день окончания допросов. Конвоя, чтобы препроводить классового врага в кэпэзэ, на боевом посту почему-то не оказалось. Следователь под честное слово предписал обвиняемому зайти домой за сменой белья и прибыть в Коровники... своим ходом. Предписание было аккуратнейшим образом выполнено. Без охраны трудились и в Рыбинске – возили тачками булыжник под фундамент элеватора. Отпустили его по матушкиной кассации досрочно. Но все это в его жизни были цветики-цветочки. Ягодки появились, когда началось «дело о болте». Вело его управление НКВД дороги. Из подробностей Николай Николаевич помнит, что поочередно мучили одним и тем же вопросом: как попал тот болт в цилиндр. Но не разъяснения, ясно же, были нужны чекистам. Стращали – мол, сгниешь за решеткой, и никто о тебе даже не вспомнит. Дожидались, да так и не дождались, что дрогнет паренек, заговорит. Чем держался? Больше всего, как теперь думает, тем, что старательно мотал на ус услышанное от хороших людей. Одним из них был командир отряда в аэроклубе Старовойтов. Возил самого Носова, начальника Ивановского промышленного района. Познакомились в Коровниках, в следственной камере на сотню душ, где какой только шпаны не сидело. Приглянулся красному соколу этот явно не уголовного вида парень. Нашел в нем слушателя внимательного и понятливого. Как-то просветил, что обвиняют с кондачка, вплоть до покушения на товарища Носова. Погодим, мол, друг Коля, потерпим, Кремль во всем разберется. Весь суд длился минут пять. Виновным себя Николай не признал. Припечатали ему с маху пятнадцать лет лагерей – по статье номер пятьдесят восемь «Контрреволюционные преступления». На лесоповале снова довелось ему послужить любимой «железке». Топором, лучковой пилой прокладывали зэки Ухто-Печорских лагерей просеку под будущие пути на Воркуту. Делянку отмечали вырубками – «лысками». То была граница между этим светом и тем. В забывчивых охранник имел право стрелять без предупреждения. В окружении тех могучих ельников Николай впервые попробовал наощупь свою будущую профессию шофера и автомеханика, с которой все никак не мог расстаться и выйдя на пенсию. Кто-то в зоне заприметил его интерес ко всему, что способно двигаться по дорогам с помощью мотора. Перевели на лагерную мехбазу. Доверенная новичку видавшая виды трехтонка гоняла у него по таежным дорогам как ошпаренная. База имела своего штатного всезнайку, по фамилии Гонтаренко. Радио умудрялся слушать, газеты читать. От него Николай и узнал важную и неожиданную новость. На свободе сильно пахнет порохом, Родине нужны защитники; такие молодые, энергичные и головастые, как Аносовский, больше требуются там, а не здесь. Все сошлось. Ему широким жестом скинули одиннадцать лет, поменяв политическую статью на уголовную – «Бандитизм на транспорте». Та заноза в сердце давала о себе знать годы и годы. Боль притупила война, но ненадолго. В действующей армии надежные колеса и шоферская хватка ценились стократ выше – не сравнишь с лесоповалом. Для разминки вдосталь поползал по-пластунски по Кольской тундре. Но быстро выяснилось, что для ярославского расторопного мужичка любой мотор – хоть трактора-тягача, хоть бронетанкетки, хоть «виллиса» – если и сложней винтовочного затвора, то самую малость. Подняли из трюма потопленного немцами в заливе американского транспорта штабной «виллис», предназначенный комдиву Короткову. Почистили, обсушили. Но двигаться утопленник ни в какую не хотел. Первым догадался, в чем дело, рядовой Аносовский: магнето сожгли. Комдиву доложили: есть кандидатура на водителя. Давай его сюда, сказал комдив. И не пожалел. Тундры они немцам не отдали. Чего это стоило, судить можно по названию места, стараниями фронтовой прессы надолго оставшегося в памяти тех, кто там воевал, – Долина смерти. Тогда и появились на груди Аносовского орден Красной звезды и еще одна, редкая для бедственных первых месяцев Великой Отечественной награда – медаль «За боевые заслуги». Не выпускал из рук баранку орденоносец и в последний год войны. То гнали, то догоняли фрица по всему Балтийскому побережью. В немецком порту Росток и завершил наш герой ратную биографию, сдав в полной исправности свой «студебеккер». Все послевоенные годы в его трудовой книжке водителя областного льнотреста значилась только одна запись – о приеме на работу. Следующая строчка, об увольнении, появилась где-то в шестидесятых в связи с ликвидацией совнархоза и, значит, подведомственного ему треста. Работал на автобусе, был таксистом – до тех пор, пока полностью не охладел к данному виду автосервиса. Ничего бы не имел против него. Да уж больно много было там людей, жадных до денег. Не его это интерес. А о лесоповале по новому кругу напомнила ему перестройка. Когда выправлял документы на льготы по закону о реабилитации, после обивания всяческих порогов только прокурор области Фисун принял близко к сердцу категорическое нежелание собеседника соглашаться с тем, что записала в его «вольной» лагерная контора. И впрямь можно было подумать, что сидел он по «делу о болте» как рядовой уголовник. Прокуратура вникла в его проблему, лучше поздно, чем никогда. Появилось-таки в его документах уточнение: «Был осужден по политическим мотивам». Александра Федоровна посчитала уместным добавить ко всему этому еще вот что. Как-то, ближе к нашим дням, принимали они гостей. Приятель пришел с человеком, чье лицо показалось хозяину знакомым. Присмотрелся – а не далекая ли молодость дает знать о себе? «Незнакомцем» оказался собственной персоной сотрудник райисполкома, а в далекие предвоенные времена – следователь из органов Николай Иванович К. Тот самый, что забирал на Красном съезде и допрашивал Аносовского насчет то ли болта, то ли гайки. Гость до того расчувствовался, что слезу уронил: меня, грешного, дескать, Господь наказал, у обоих его сыновей совсем худо со зрением. Как сумели, утешили несчастного. ...Понемногу поднимается из праха Казанская обитель. Насельницы монастыря всегда как людей близких встречают потомков игумена Порфирия. Эти бодрые, сохранившие крепкую память старики не часто, но в гостях у них бывают. Сын Сергей, по профессии радиофизик, по роду нынешних занятий предприниматель, помогает монастырю с ремонтом, благоустройством подворья. Домашние иконы Аносовских освящены здесь. Игуменья Михаила недавно подарила им житие патриарха Алексия II с пожеланием «...внутреннего мира, глубокой веры и спасения вечного». Сегодня, в День памяти, пойдут они в храм своего прихода – Крестовоздвиженский на Московском проспекте. Помянуть молитвой всех безвинно погубленных. На снимке: Н. Н. и А. Ф. АНОСОВСКИЕ. Фото Вячеслава ЮРАСОВА.