Десять дней на Толге

Аллея, пруд, мостик почти через пересохшую Толгу и несколько ступенек вверх, к гостинице для паломников и трапезной. Размещаюсь в келье на втором этаже. Из четырнадцати кроватей пока заняты только пять. И сразу же отправляюсь на работу, которая называется здесь послушанием. Первое мое послушание – упаковка освященных сухариков по пакетикам. Паломничество в Толгский монастырь началось...

Монастырь – то место, где нет незваных гостей: каждому найдутся здесь и кров, и стол, и дело по силам. Первое впечатление от Толги: территория монастыря напоминает древнерусский город в миниатюре. Массивные белокаменные стены с галереями, вход-арка с образами Спасителя, ангелов и орнаментами, выложенными смальтой и речными камушками. С южной стороны у стен плещется Волга. Кажется, что такие вот белоснежные стены и золотые купола видели со своих кораблей гости пушкинского князя Гвидона, подплывавшие к его острову.

Первые дня четыре я постоянно роптала. Крещенная больше двадцати лет назад, ощущала себя едва ли не атеисткой, агрессивно споря по всякому поводу. Все вокруг меня раздражало, хотелось убежать за ворота в пыль и суету города. Мне было трудно и неуютно в монастыре. Оценить монашеский подвиг сполна (да и то вряд ли) можно, лишь увидев жизнь монастыря вблизи. Ранние, очень ранние подъемы, продолжительные службы в храме, ночные чтения псалтыри, работа без выходных, исключительно холодная вода в кранах по утрам. Ни кино, ни телевизора, ни светских книг. И так день за днем, год за годом. Но у насельниц, конечно же, есть самое главное – великая христианская любовь и истинная вера, которая дороже всех благ и сокровищ мира. Говорят же, что в каждой человеческой душе – дыра размером с Бога. И ничем другим ее не заполнить – ни земной любовью, ни славой, ни богатством. Иначе откуда это чувство горестной пустоты и потерянности, которые одолевают порой и самых счастливых, и самых преуспевающих.

Отдраивая полки в сыром, темном подвале, куда на зиму закладывают капусту, я пережила пик своего нигилизма. Работа была тяжелой, грязной, однообразной и казалась бесконечной. Однако я управилась, и даже отдохнуть часок перед вечерней службой удалось. И вот когда, закончив послушание, я выходила на свет, к площади перед храмами, ее цветникам, пруду в каменной оправе, вдруг так хорошо стало на душе, словно прорвалась какая-то жесткая плотина, и хлынуло тепло, благодарные слезы и покаянные чувства.

Дни в монастыре длинные, полновесные: все успеваешь, даже почитать на сон грядущий. Но особенно замечательным был день, когда я причащалась. Исповедь, литургия, таинство причастия всегда дарят чистоту, легкость и душевную радость. В монастыре все это проявляется особенно сильно, отчетливо, словно откристаллизовывается в драгоценные слитки. Кажется, именно в тот день я обратила внимание на то, как ровнехонько, не шелохнувшись, стоит пламя свечей перед иконами. Если снять очки, то близорукие глаза превращают эти огоньки в звездочки.

Монахини все делают сами: выращивают овощи, пекут хлеб, ходят за коровами, разводят домашнюю птицу, стирают, убирают, даже экскурсии водят. А летом заготавливают ягоды и грибы. Съездила по ягоды и я. В монастырском автобусе было весело. С удовольствием мы набросились на сухие пайки, выданные нам в трапезной после раннего завтрака. В светлых куртках и дождевиках строгих монахинь было не узнать: раскрасневшиеся, оживленные, они, правда, и здесь не выпускали из рук молитвенники. Но трудно было узнать в них тех, что в торжественно-траурных одеяниях вплывают на службу в храм, словно черные птицы с крыльями-покрывалами.

Ягод мы тогда набрали немного, но и на варенье, и на морсы из голубики и черники хватило. Надо сказать, что монастыр-ская еда необыкновенно вкусна при всей своей простоте: супы, борщи, картофель, рис, овощи, творог и сметана, когда дозволяется. Это основа здешнего рациона. И всегда на столах в паломнической трапезной стояли квас, яблочное варенье и чеснок.

В вечер перед отъездом долго любуюсь сочной радугой, празднично раскинувшейся над монастырем. Такой сияющей, яркой мне прежде видеть не доводилось. С трудом оторвавшись от этой великолепной картины, поднимаюсь в келью. Сразу же бегу к окошку, но небо словно опустело: только безмятежная вечерняя синева, куда не достанет взгляд. Зато над ближайшей березой закружилась диковинная ярко-желтая птица с длинным клювом. Она порхала меж зеленых ветвей как золотистый осенний листочек, а потом тоже исчезла – в один миг, как и радуга.

Невелик срок – десять дней, но как же много можно успеть за это время: и прочувствовать, и узнать, и увидеть. Прощаюсь с монастырем, надеваю привычные брюки и оставляю на проходной черную юбку и косынку, любезно предоставленные мне монахинями. Слова благодарности застревают в горле: да мне, оказывается, немножко грустно. Возвращаюсь туда, где все по-другому и где постараюсь сохранить и свою обновленную веру, и душевное равновесие, надежду и радость. Спасибо, Толга...