Ярославская областная ежедневная газета Северный Край, суббота, 30 ноября 2002
Адрес статьи: http://www.sevkray.ru/news/7/33269/
рубрика: Образование
Автор: Татьяна ЕГОРОВА.
30 ноября исполняется 63 года с начала советско-финляндской войны 1939 – 1940 гг. «Северный край» в последнее время несколько раз обращался к теме этой «неизвестной» войны, не только подробности, но и всякое упоминание о которой до недавних пор были под запретом. Между тем до сих пор живы ее участники, незаживающей раной остается память о ней
в семьях, свидетельство чему письма,которые продолжают приходить после наших публикаций в редакцию. Одно из них прислала жительница Ярославля Людмила Федоровна Корниенко. Отец Людмилы Федоровны Федор Николаевич Мазин родом из деревни Козлово, что под Семибратовом. Призван в армию в октябре 1932 года после окончания 10-го класса. Учился на курсах, получил звание младшего лейтенанта. Служил в Ростове в расквартированной там 18-й стрелковой дивизии, потом дивизию перевели на Север, в Медвежьегорск. В 1937 году он приехал навестить родителей, женился и увез молодую жену в свой военный городок. В 1939 году, в марте, Федора Мазина направили на шестимесячные курсы комсостава в Петрозаводск, а в мае Анна Николаевна родила дочь Людмилу. Отец сумел вырваться только на два дня: встретил жену с дочкой из роддома и уехал. Заботы о семье приняли на себя солдаты: носили дрова, воду, печку топили, таскали тяжелые ведра после стирки. После окончания курсов, в сентябре, отец получил отпуск, и они всей семьей отправились на родину, к родителям. Едва добрались, на другой же день пришла телеграмма: «Срочно явиться к месту службы». – Когда вернулись в городок, его рота уже грузила технику и лошадей. Мама рассказывала, что днем его видела буквально несколько минут, он сказал, что их переводят на новое место службы. Мама уложила меня спать и вернулась на станцию, но их уже на платформе не было. Они еще не знали, что больше не увидятся никогда. Отец, рассказывает Людмила Федоровна, писал письма о том, что стоят где-то на перепутье, как только доберутся до постоянного места, он сразу сообщит, и «вы приедете». Последнее письмо пришло в декабре. Среди прочего было в нем о сапогах: порвались, не знаю, мол, в чем ходить. Они ведь уехали в чем были: офицеры – в сапогах, солдаты – в ботинках с обмотками. А через Медвежьегорск уже шли воинские эшелоны: туда – с техникой, оттуда – с ранеными. Женщины из городка бегали смотреть, нет ли своих, но своих не было. Раненых становилось больше и больше. Казарм, отведенных под госпиталь, не хватало, эшелоны с ранеными уже проходили мимо, не останавливаясь, в глубь страны. Жены офицеров тоже начали уезжать, а жена Федора Мазина все ждала писем. Их не было, и в конце января она засобиралась тоже. В Ленинграде жила тетка мужа: решила было ехать к ней и ждать там. Ленинград встретил неприветливо: дома замаскированы, улицы пустые, если кто попадется навстречу – то только военные. Ей стало страшно, и она решила добираться к своим, в деревню. Ее и еще одну офицерскую жену с тремя маленькими детьми сопровождал из Медвежьегорска до Ленинграда солдат. Если бы не он, они ни за что не сели бы в поезд. У касс и у вагонов свалка, в поезде света нет, детей передают из рук в руки незнакомым людям. Крики, детский плач, вещи... Мама везла еще швейную машинку – главную ценность, с которой никак не могла расстаться... Когда наконец добрались до родных ростовских мест, не верилось, что все это позади. Но что с Федором? Как узнать хотя бы что-нибудь? Расспросив невестку и проплакав несколько дней, на поиски Федора Мазина отправилась его мать. Остановилась в Ленинграде у сестры и много дней подряд выходила на Лиговский проспект, всматриваясь в военных, в надежде узнать среди них сына. А потом вдруг сразу поверила, что его больше нет. Там же, в Ленинграде, пошла в военкомат спросить, где погиб, чтобы хоть съездить на могилку. Но ей ответили: «Хотите остаться живой, забудьте». Позже они встретили случайно в Ростове военного, который был на финской, по фамилии Симонишвили. Тот был где-то рядом с Федором и рассказал им все. 18-я дивизия попала в окружение. Первое время ели лошадиное мясо (дома позднее часто рассуждали: «Как же он мог Любку свою любимую съесть?!»). Потом все погибли от холода и голода. Пытаясь вырваться из окружения и дать знать о сложившейся ситуации командованию, один из сослуживцев Федора надел на себя несколько пар нижнего белья, поверх ватника его закутали во что-то вроде маскхалата, и он покатился по снегу в сторону наших. Предлагал присоединиться Федору, но тот ответил, что не может оставить солдат. Симонишвили обещал позаботиться об официальном извещении о гибели Федора Мазина. «Может быть, хоть на ребенка будете что-то получать». Слово сдержал. Пришло извещение, а вслед за ним Людмила вплоть до совершеннолетия стала получать пенсию за отца. Пенсия была хорошая – такая же, как мамина зарплата лесника в Борисоглебском лесничестве. Других документов не осталось. Сохранилось несколько фотографий: комсостав с лошадьми, занятия акробатикой, папа с мамой. Несколько фотографий подарены отцу его подчиненными, две подписаны – от наводчика Пети Ярыгина и замкового Миши Поздеева, они, вероятно, тоже погибли. – Всю жизнь нас заставляют забыть: «Финская не считается», «Финская не война». Но фотографии отца висят в комнатах как что-то святое.