Ярославская областная ежедневная газета Северный Край, пятница, 15 октября 2004
Адрес статьи: http://www.sevkray.ru/news/8/46377/
рубрика: Медицина
Автор: Татьяна ЕГОРОВА.
У кого-то дача, у кого-то огород. А у Татьяны Константиновны Бухариной – дом под Переславлем, построенный ее дедом на земле, полученной еще по столыпинской реформе. Представляете? По столыпин-ской реформе!
В чужой шапке – Да, есть такое место – неразоренное. Вернее, не до конца разоренное, – подтверждает Таня (по причине нашего давнего знакомства – мы учились вместе – и с ее согласия буду называть ее так). Добираться далеко, но в общем-то просто. На электричке до станции Рязанцево и пять минут на автобусе. Путешествию предшествует Танин рассказ: – Это край владимирского ополья. Вторая Украина. Сейчас, конечно, все брошено, вокруг полный развал – вымирающая земля, как везде. Хотя глухими эти места не назовешь: через наше село Кабанское проходит дорога, соединяющая Переславль с Владимиром, и благодать вокруг такая... Я еще помню, там гречиха росла, я на гречишных снопах ездила. Когда работала в школе в Дубровицах, в Кабанское к дедушке через гречишное поле ходила. Идешь, а оно все в розовом цвету. И пчелы летают на высоте человеческого роста просто тучами. Пригнусь, закрою голову курточкой – иначе не пройти. Танин дедушка Семен Иванович Николаев из бедной семьи. Отец его умер, когда Семену было два года, мать – умница, светлая душа – тоже прожила недолго, в шестнадцать лет Семен остался круглым сиротой. Жили они с сестрами в избушке с земляным полом, хлебнули лиха сполна, но, удивительное дело, поражается Таня, даже намека на комплекс сиротства в нем никогда не было. – Женился восемнадцати лет на девушке старше его на три года. И представь, получилась очень любящая пара. Хотя моя будущая бабушка до свадьбы его даже не знала, она была тихая, смирная, плакала, не хотела за «чужого» замуж. Все решила сваха, которая сказала: «Была бы у меня дочка золотая, серебряная, так я бы за такого жениха ее тут же отдала». Венчались в церкви, что и сейчас стоит в Кабанском. Семен явился на свадьбу в чужой шапке. «Мои дети так жить не станут! – чуть ли не за свадебным столом заявил новобрачный. – Они у меня фрукты будут есть». Почему именно фрукты, сейчас трудно сказать. Но вот такое было у парня представление о счастье. И как ни странно, ему оказалось суждено сбыться. По закону 9 ноября 1906 года В доме сохранилось множество книг и старых бумаг. Среди них уже после смерти дедушки (он умер в 1971 году, прожив 88 лет) Таня нашла, к своему удивлению, документ на землю, с таблицами и чертежами. «Выкопировка с плана Владимирской губернии Переславского уезда дачи села Кабанского с деревнями на отрубные участки № 4 и 32, поступившие в личную собственность крестьянину села Кабанского Семену Иванову Николаеву по закону 9 ноября 1906 года»... Разбивка на отрубные участки произведена в 1909 году безвестным землемером Кукушкиным, подписана губернским инженером (витиеватая подпись неразборчива) и засвидетельствована землеустроительной комиссией. В приложенной экспликации значится количество земли – шесть десятин. Напомню, что отруб – это участок земли, выделявшийся крестьянину по столыпинской реформе из общинной земли в частную собственность. Десятина – 2400 квадратных сажен. Одна сажень – 2,13 метра. Выходит, что Семен Иванович получил по современным меркам около 6,5 га. Слово «дача» употреблено тут в уже забытом сейчас смысле. По Далю, это небольшая поземельная собственность, даровая, от царя или данная по отводу, дележу. Участки тянули по жребию. Семену досталось болото, но в отличие от других, кому не повезло тоже или кто не надеялся на свои силы, он свою землю не продал. Несколько попыток облагородить оба участка оказались неудачными. Рассудив, что там, где лошади вязнут по брюхо, много не вырастишь, Семен решил строить на своей земле дом. Событие это по времени совпало с другим, которое он до конца дней потом считал одним из главнейших в своей жизни. За плечами у него было три класса церковно-приходской школы, и вдруг пришло приглашение на столыпинские курсы во Владимир. В старом доме и сейчас висит фотография, сделанная по их окончании. В первом ряду важные господа-преподаватели. Сзади – крестьяне: с волосами, расчесанными на прямой пробор и смазанными по такому случаю постным маслом. Прямо и серьезно смотрит Семен Николаев, совсем молодой, ему тогда было 27 лет. – Месяц учился и академиком стал, – повторяет Таня не то дедушкины слова, не то чьи-то еще, давно прижившиеся в семье. Семен Иванович пристрастился к книгам. В доме сохранилась его любимая, которую он читал и перечитывал – «Сад – мое богатство». Садоводство, которому в числе прочего учили во Владимире, стало его страстью. Задумав развести сад, он принялся выписывать саженцы из Ростова-на-Дону, по каталогу выписывал семена. Как садово-огородная диковинка появились у него невиданные преж-де у кабанских крестьян помидоры. Рассаду принес сын местного доктора, который учился в Тимирязевской академии. Первые созревшие у себя помидоры, правда, не понравились, привыкали к ним постепенно. Внимание к ушедшим на отруба проявилось не только в виде столыпинских курсов. Семена Ивановича Николаева и нескольких других таких же как он, крестьян, на первых порах регулярно навещал агроном. Советовал, какие сорта сеять, где и как. Увидев однажды весной, что они по-старинке разбрасывают семена руками, посоветовал купить в складчину сеялку. Мужики воспротивились – «Ты нас по миру пустишь», – но потом, уступая ученым доводам, не сразу, но согласились. Каково же было общее удивление, когда урожай оказался такой, какого никогда не случалось, колос к колосу. Да еще и семян на посев пошло меньше, чем обычно. Расчет смородиной Задумав строить дом, Семен Иванович взял кредит в банке. Денег было в обрез, дом поднимался мучительно медленно. Светлой страницей от того времени остался такой эпизод. Однажды в Кабанское забрела артель пильщиков. Старший подошел к Семену. – Работа есть? – Нет. – Так ведь ты, я гляжу, строишься. – Что с того? Денег нет. – А я тебя, мил человек, не про деньги спрашиваю, а про работу. В общем, договорились, привел старший свою артель, сделали они что следовало и ушли дальше работу искать. Наступила осень. Семен собрал урожай, продал и часть вырученных денег, которая причиталась пильщикам, положил за икону. Неделя проходит, другая, месяц, а тех все нет. Семен уже стал беспокоиться, как же так – он ведь с людьми не рассчитался. И только когда выпал снежок, старший пришел за деньгами. – С тех пор они и подружились. На всю жизнь, – завершает рассказ Таня. Репкин Александр Андреевич его звали. Дедушка любил повторять, что таких подрядчиков больше нет. Дом, построенный по замыслу Семена Ивановича, получился таким, каких в округе ни у кого не было. Это сейчас он на краю села, потому что с течением времени хутор Семена Николаева слился с селом Кабанским. А закладывался он далеко на отшибе. Был по-ставлен не лицом к дороге, как тут издавна принято, а повернут к ней тыльной стороной. Парадным же фасадом глядел в сад. Всем хорош получился дом: десять окон на все четыре стороны, четыре комнаты, кухня, горница, сени, терраса. Отдельно – сарай и двор, во дворе – баня, первая и долгое время единственная на все Кабанское, население которого тогда, в начале 1900-х еще сплошь мылось в печках. Осушая доставшееся ему болото, Семен выкопал пруд и несколько канав, их можно увидеть и сейчас, посадил тополя. «Тополя – это самые мощные насосы», – внушал он потом детям и внукам. За сараями высадил несколько рядов рябин, а на границе сада специально для пчел – десять лип. За липами ездил в рощу летней ночью – не из каких-то романтических побуждений, человек он был суровый, просто днем, заполненным работой, было не до того. Трудился Семен Иванович без малого круглые сутки, спал по три часа. И большую часть времени отдавал саду. Чего в нем только не родилось! Яблоки многих сортов. Малина, крыжовник, смородина – ягоды на продажу в Переславль возил корзинами. Одна смородина, которой было около трехсот кустов, дала возможность досрочно рассчитаться с кредитом на дом. В семье никакого богатства, но все сыты, обуты, одеты и в погребе на зиму всего вдоволь. Знаменитую его квашеную капусту в Переславле знали все. А мелкие яблочки он предназ-начал на корм коровам и всю жизнь собственноручно резал ножиком, вычищая серединки. Коровам! Кроме буренок на дворе у него были теленок, поросенок, несколько овец и купленная, опять же в складчину с другими «столыпинцами», молотилка – за машиниста сам Семен Иванович. Однажды проезжало по их местам земское начальство. Кто-то услышал слова, брошенные важным господином: «В Кабанском три достопримечательности: больница, церковь и Николаев хутор». Чечевица и Надсон Началась первая мировая война. В 1916 году Семена Ивановича призвали. Вернувшись, рассказывал, что попал на Рижский фронт. Ничего, мол, такого с ним не случалось, кашеварил. Иногда добавлял подробность: чечевицу всем выдавали одинаковую, но он ее так хорошо промывал, что по вкусу его варево не шло в сравнение ни с чьим другим. Впрочем, на фотографии, запечатлевшей его с товарищами в грубых измятых шинелях, они с винтовками. Так что только ли кашеварил или было что еще, о чем супруге и детям знать необязательно, история умалчивает. Судя по семейным воспоминаниям, человек он был непростой, в смысле не простоватый. Прислал, например, с войны письмо. Пишет жене, пришли, мол, пять рублей. Та отправила десять. А через недолго от него возвращается пятнадцать. И объяснение: хотел, дескать, проверить, жалеют меня дома или нет. С той же войны привез Семен Иванович... сборник Надсона. Случилось ему в Риге увидеть необычный костер: жгли книги. Подошел, поднял одну – стихи. Стал читать – понравилось. Взял с собой – вот так в доме на Николаевом хуторе появился Надсон. Очень любил Крылова: «Дедушка Крылов – мудрейший человек». С большим почтением и даже некоторым трепетом относился к Салтыкову-Щедрину: «Он обо всем написал. И даже о том, что будет». В нэповские времена столыпинские «отрубные» крестьяне, Семен Иванович в том числе, организовали молочную артель. Молоко охлаждали, везли на станцию Рязанцево и отправляли оттуда в Моск-ву. Для проверки жирности и прочих параметров качества содержали лаборанта. Жил он на квартире у Семена Ивановича. Фамилия его была Виноградов. В начале 30-х годов обвиненный в принадлежности к «врагам народа» Виноградов был сослан в места отдаленные. Вернулся в конце 1950-х, встретился с Семеном Ивановичем, вышел с ним вместе в сад... и заплакал. «Время, что я здесь жил, оказалось ведь самым лучшим в моей жизни». Светлой полосой промельк-нуло то время и в жизни Семена Ивановича. Он потом любил вспоминать, как одна его корова-рекордистка попала в книгу племенного скота Ярославской губернии. И как он вел записи ежедневных надоев – утренний надой, дневной, вечерний, строго по науке. Как участвовал в съезде хозяев, фотографию с которого повесил потом дома, она и сейчас тут. В колхоз Семен Иванович не пошел, сославшись на то, что хозяйство его и так кормит. Тогда ему дали твердое задание: регулярно сдавать столько-то такой-то продукции – по объему явно невыполнимое. А потом все отобрали: лошадь, коров, нехитрую домашнюю мебель, зачем-то сломали сарай и амбар. – Но не было у него комплекса сироты! – повторяет Таня. – Отобрали, а он поехал во Владимир к прокурору, и тот после беседы с ним дал указание: все вернуть. На том основании, что дедушка никого не эксплуатировал, наемных работников не держал. И вернули! – Но как! – вступает в разговор Танина мама Зинаида Семеновна, которая прекрасно помнит то время. – Отобрали три стола, вернули два. Увезли шесть стульев, привезли два. Вернули половики, они оказались у соседа – мама их своими руками ткала. А про корову прокурор прямо сказал: «И не хлопочи. Твоя корова у начальника НКВД». Куда деваться? Как теперь жить? Поехал Семен Иванович искать работу. Пристроился разнорабочим в Киржаче, но задержался там недолго. Засобирался обратно, а его киржачский подрядчик уговаривает: «Оставайся! Я из тебя большого человека сделаю». Не остался. Дом и сад звали. Явившись снова в родные места, устроился в ближайший совхоз «Батрачка», созданный на базе бывшего имения помещика Лялина. Вскоре совхоз стал филиалом Тимирязевской академии, в сохранившихся документах указана должность Семена Ивановича – «огородник». Урожаи у него получались там отменные, выращенное возили в Загорск. В 1940 году вновь начались напоминания насчет колхоза. Он со своим столыпинским наделом был, видимо, как белая ворона. И вот пришел день, когда было сказано открытым текстом: «Не пойдешь в колхоз – обрежем землю по крыльцо». А сад к тому времени вырос уже роскошный. Много лет спустя дедушка признался Тане: «Я пожалел сад и пошел в колхоз». Да видно, не судьба. В лютую зиму 1940 года сад вымерз. «Дяденька Семиён» и его команда А еще через год началась война. Семена Ивановича назначили бригадиром. Под его началом – женщины, подростки. С утра до ночи команда во главе с «дяденькой Семиёном» работает в поле для фронта. Прибежит чуть свет женщина: «Семиён Иванович, мне его не поднять. Буди сам». И он идет собственноручно стаскивать мальчишку с печки. А вечером дома, рассказывая про лежебоку, вздыхает: «Ему бы еще спать да спать»... В послевоенные годы он по-прежнему весь в трудах. Передо мной «Трудовая книжка колхозника» за 1962 год. Таниному дедушке 79 лет. В перечне выполненных им работ ремонт моста, погрузка и разгрузка ячменя, подача льна на машину, перевозка сена, чистка телятника и много чего еще. Трудился он до конца своих дней. Вместе с супругой они вырастили троих сыновей и четырех дочерей. Гена погиб под Москвой в декабре 1941 года. Коля, который ушел на фронт сразу после десятого класса, погиб в феврале 1942 года. Таня с нежностью говорит о своих тетках – Паше, Аннушке, Татьяне, рядом с ней всю жизнь мама, пятая дочь Семена Ивановича. Для Таниной собственной семьи – мужа, сына (на снимке) – дом в Кабанском тоже стал родным. И не только потому, что столыпинская земля продолжает снабжать их овощами, а по весне распускается их сад, выросший на месте дедушкиного сада. Наверное, Таня права, когда говорит, что у дома есть некая аура. Может быть, от книг, журналов и старых бумаг. Возьмешь в руки, например, пожелтевший лист, озаглавленный «Лигистрация обмера», и читаешь: «Под селом, больницей и кладбищем – 36 десятин. Под водою, озерками и рекой 1080 десятин. Под всеми реками, под болотами и кочами...» Это же музыка! А вернее всего аура от того, что жили в этом доме всегда только хорошие люди. Никто в нем ни с кем никогда не ругался, даже голос не повышал. На работе Семен Иванович был крут, а дома даже слово «дурак» не произносилось. Не пил, не курил. И обладал, по воспоминаниям Тани, абсолютным, непререкаемым авторитетом. Его нельзя было ослушаться – ни в чем. – Однажды, я тогда только окончила институт и приехала к дедушке с бабушкой, мы остались с ним дома вдвоем. Я занималась чем-то своим, а он возился в саду с пчелами. Вдруг заходит: «Помоги мне. Слетел рой. Надо его с яблони сбросить». Говорю, что не умею, что пчел до смерти боюсь. А он: «Я подскажу». Пришлось одеваться. Подошли к дереву, я умираю со страха, но раз дедушка сказал, значит надо. Держу лукошко, а он в него пчел сбрасывает. Он запомнился ей таким, каким был тогда: в неизменной своей рубахе навыпуск (шитой, покупных он не признавал, летний вариант – белая), в окружении цветущих деревьев и жужжащих вокруг потревоженных пчел.