Полтора месяца назад, когда у нас впервые состоялось празднование Дня народного единства, уж как только все телеканалы не резвились по поводу странности, непонятности, невнятности этого праздника. А между прочим, праздник как праздник, ничем не хуже иных, так же, как и во многих случаях, в меру условный по обозначенной дате. Но тогда никто не вспоминал о промежуточной хронологии ноября: между августом 1825 года, когда Пушкин закончил работу над трагедией о царе Борисе, и декабрем, когда друзья и знакомцы того же Пушкина вышли на Сенатскую площадь в Петербурге. Похоже, что и сейчас, когда под сурдинку, с беглыми упоминаниями между дорожными происшествиями и сводками погоды, отметили в самом что ни есть формальном виде 180-летие восстания декабристов, все эти исторические аналогии были не восприняты и не востребованы телевидением.
А ведь недаром мальчики кровавые мерещились пушкинскому Борису Годунову, становясь метафорой чувства вины, довлевшей над не пойманным за руку царем-цареубийцей. И возникает другой сакраментальный пассаж великой русской литературы – «а был ли мальчик?»; и становится противно от того, что воспоминания о трагических и невероятно поучительных событиях русской истории выветрились из памяти нашей «четвертой власти» так легко.
При желании можно договориться: не было убийства в Угличе, не было истинно драматического финала жизни царя Бориса – вертлявый и болезненный царевич Димитрий сам накололся на случайно валявшийся (острием вверх?) нож. Не было философов и поэтов, социальных утопистов, еретиков, страдальцев, были внутрисемейные распри между двумя великими князьями, Константином и Николаем Павловичами, да еще интриган, «серый кардинал» генерал-губернатор Милорадович. Не было политики, были свары. И вот уже, ни полусловом не вспомнив о пушкинской, весьма далекой от официальной (политической и исторической) версии – предвидении событий декабря 1825-го, в единственном мини-сериале на канале «Культура» «Загадки междуцар-ствия» историк-публицист Я. Гордин и актер А. Толубеев поведали о том, что творилось в Петербурге в течение нескольких дней накануне 14 декабря. Обычный, вполне интеллигентный, как говорили когда-то, «научпоп», без эмоциональных всплесков и загадочных интонаций при провозглашении всем известных мыслей, как это научился блестяще делать в своих исторических программах Э. Радзинский.
Конечно, не так уж много осталось фактов, которые не были бы известны жителям России в отношении одного из самых открытых взору исторических событий. Но, в отличие от набивших оскомину своим обилием и однообразием высказываний в отношении Смутного времени начала XVII века, про смуту века XIX никто, кроме канала-просветителя, высказаться не пожелал. И нам дали понять, что в этом антипатриотичном коллективном молчании «четвертая власть» просто выполнила заказ «первой власти», переведя стрелки с актуальнейшей проблемы ответственности власти на второстепенную (в силу ее неизбывности) – чиновничьего воровства и произвола.
Такой вот второстепенной проблемой на второстепенном канале ТВЦ занялся его руководитель О. Попцов. Сегодня мы практически не видим руководство телеканалов в эфире. Изредка «кажет личико» К. Эрнст, то присутствуя на КВНах, то получая «ТЭФИ». Остальные далеки от зрительского народа, и, вероятно, не случайно: среди руководства каналов нет журналистов, нет людей, которые были бы интересны публике, появись они в кадре со своими суждениями, тем более – с собственной программой.
Попцов же набрался храбрости – и как публицист, попытавшийся держать зрителей четыре вечера подряд у экранов, и как руководитель канала, рискнувший выступить с публичной критикой президента страны. «Ваше высокоодиночество» назвал он свою программу, забыв, наверное, как лизоблюд министр в комедии Е. Шварца «Голый король» извинялся: «Вы, ваше величество, гений». Попцов как бы безрассудно, буквально каждые две-три минуты, повторял имя-отчество президента, с которым понарошку вел диалог. Вот именно – понарошку. Ибо модальность этого диалога изначально не то чтобы избавляла публициста от ответственности за смело бросаемые президенту упреки, но наивно и неумело выдавала безобидность этих упреков, которые на самом деле имели совершенно другой адрес – чиновников, разворовывающих российское имущество.
Старая-старая песня пелась про то, что «царь» – добрый и хороший, а «бояре-приспешники» у него – злые и плохие. Говорилось это хитроумно – самому главному человеку страны с полной уверенностью в своей безнаказанности. И правильно, кто же будет наказывать трогательно играющего интонациями, взволнованно картавящего человека, который в пустом кабинете молит о справедливом и благодатном для страны правлении? Тот, кого он молит, – не будет наказывать, ибо он-то правит вполне в соответствии с ожиданиями этого самого кабинетного одиночки. Те же, кого он порицает, тоже не будут наказывать, по-скольку он дальновидно обращается через их головы и по их поводу к их начальству, которое (как они прекрасно понимают) и без подсказки знает обо всем, что они творят. И все упоминания о министрах-мультимиллионерах, все неумело подмонтированные и однообразные кадры в кабине машиниста или в купе поезда, где трясется бедный и неухоженный народ, были такой же скучной и безадресной по своей сути картинкой, как и столь модные в годы юности Попцова девушки со снопами и юноши на тракторах.
То, что изобразил Попцов вкупе с хорошим режиссером-лириком И. Шадханом, снимавшим когда-то умные и тонкие фильмы-зарисовки о подрастающих детях и их взрослеющих родителях, а сейчас превратившимся во вкрадчиво-умильный голос за кадром, – это хорошо известный образчик разрешенной и дозированной критики. Лучше уж пусть один, да еще подсюсюкивая первому лицу государ-ства, поговорит о том, что и без него знают все, чем их дела (а не дела еще не добравшихся до государственных чинов мультимиллионеров) будут обсуждаться в судебных инстанциях. Суд народный, как это знал Пушкин, как это поняли декабристы, не так страшен, как суд в его формальном, юридическом качест-ве. Разумеется, если суд не переходит в бунт.
Но ведь и бунт можно направить в локальное русло. И телевидение такое русло показало. Оно не только кормит нас страшилками из Франции, а теперь и из Австралии, показывая противостояние людей разного цвета кожи и разреза глаз. Оно подбрасывает и наши истории – да не на второстепенном канале, а на одном из ведущих. Оно показывает, что дикость фашизма и дикарские способы борьбы с ним стали весьма характерными для жизни современной России. Представ в провокативной программе «Профессия – репортер» на НТВ в своем обыденном обличье, эти совсем уж новые русские выглядели мальчиками поистине кровавыми. Вот для их демонстрации, в отличие от демонстрации «мальчиков» образца 1825 года, место и время нашлись.
Татьяна ЗЛОТНИКОВА, доктор искусствоведения