Чисто английский сериал

Продолжая признание в любви, скажу и о том, что исполнительницу роли этакой хранительницы британских аристократических традиций миссис Седли, Г. Карелину, помню по ролям молодых возлюбленных, которых она играла в спектаклях с И. Горбачевым или В. Меркурьевым. Как помню последние роли, сыгранные на знаменитой сцене В. Честноковым, Н. Симоновым, Ю. Толубеевым перед его уходом в Большой драматический театр. Как помню замечательные работы на этой сцене нынешних москвичей, известных ярославцам: актера Малого театра В. Баринова или режиссера Р. Горяева, поставившего в театре им. Волкова "Игрока" по Достоевскому. Теперь - о том, что сталось с моими ожиданиями на двух "английских" спектаклях петербуржцев. Несмотря на пятилетний разрыв во времени постановки двух спектаклей ("Ярмарка тщеславия" поставлена несколько месяцев назад) и на разницу во времени написания романа Теккерея и пьесы Уайльда (44 года), спектакли воспринимаются как своего рода "сериал". Британские нравы предстают в обеих постановках как далекие, медлительно разворачивающиеся картинки чужой жизни. Такой же чужой жизнью выглядят современные латиноамериканские сериалы, где все о чем-то своем страдают и по каким-то собственным поводам интригуют. Своеобразным олицетворением театральной "сериальности" становится, к примеру, старый слуга, в ритуально-медлительном темпе движения и речи которого идут многие сцены обоих спектаклей. Его роль, будь то Сэм в "Ярмарке" или Паркер в "Веере", исполняет один и тот же актер, В. Петров, от чего усиливается впечатление перетекания одного спектакля в другой. Из одного спектакля в другой переходит карикатурный аристократ, исполняемый Г. Сысоевым, - в "Веере" это мистер Демби, в "Ярмарке" маркиз Стайн (честно говоря, странно видеть такую прямолинейность в пьесе изысканного Уайльда, хотя для Теккерея она вполне органична). Очевидно, характерной особенностью английской аристократки сочли инфантильную суетливость: она характерна и для "маленькой" леди Уиндермир с прической каре, и для Эмилии Седли с локонами, чем эти две дамы в основном и отличаются друг от друга в исполнении Е. Зиминой. Впрочем, из роли второго плана, этакого неотесанного австралийского гостя Хоппера, В. Миронов перешел в "Ярмарку" на роль более значительную по объему и едва ли не трогательно и мужественно сыгранную - "рогатого" мужа Родона Кроули. Еще отчетливее, совсем как в сериалах, вечно снимаемых в одних и тех же интерьерах, предстает сходство сценического решения двух постановок, где громоздкие серые колонны и шесты с фонарями на верхушках прямо переставлены из одного спектакля в другой (художник обоих спектаклей - О. Земцова). Может быть, виной тому сложности транспортировки декораций во время гастролей? Или надежда на то, что один и тот же зритель не придет дважды на разные спектакли? Однако сериал - это, разумеется, не только однообразие декораций или повторяемость актерских решений. К сериалам очень близок жанр обоих спектаклей. В афише "Веера леди Уиндермир" указано, что пьеса идет в версии Александринского театра. Особенность этой версии заключается прежде всего в том, что, вопреки традиционному пониманию этой пьесы Уайльда как комедии (впрочем, разумеется, весьма непростой, не "развлекательной") и вопреки авторскому, несколько претенциозному, определению "пьесы о хорошей женщине", театр назвал свой спектакль "мелодрамой". И этим многое сказал о своей готовности поддержать зрительскую привычку к трогательным историям о матерях, поневоле бросивших своих детей, о верных женах, которых провоцируют на измену, и о тщательно причесанных даже в растрепанных чувствах мужьях, которые ради семейного благополучия готовы нарушать светские условности. Здесь даже посреди сцены то и дело оказывается изящная колыбелька, из которой воспитанный британский младенец ни разу не издал писка, но которая призвана напоминать о прочных семейных устоях общества. Сплетня, тонкое злословие, привычное подтрунивание над традициями хорошего тона составляют атмосферу пьес Уайльда о современных ему нравах. Веер, которым кто только из персонажей не играет на протяжении спектакля, - важная и по изначальному замыслу символическая вещь, знак духовной связи близких людей и невольного соблюдения светских ритуалов. Но именно тонкость все время "рвется" в этом спектакле. Актеры словно не доверяют авторскому тексту, подчеркнуто жестикулируют, семенят, широко раскрывают глаза. Стильность туалетов "модерн" составляет в сцене раута явный (хочется надеяться, запланированный) контраст с рыночной стилистикой речи и жестов. Впрочем, почему бы лондонскому высшему свету не быть сборищем гротескных уродцев, где женщины и мужчины скорее похожи на майских жуков, жужелиц, тараканов или пауков? Так в уайльдовском спектакле все же обнаруживаются комедия и даже фарс, которые настойчиво вклиниваются в мелодраму. Последняя же наиболее ярко сыграна "хорошей женщиной", госпожой Эрлин - С. Смирновой, чья напористая соблазнительность своевременно и обаятельно переходит в благоразумный, едва ли не пуританский тон. Собственно же комедией назван спектакль "Ярмарка тщеславия", и это выражает взгляд на английский роман автора пьесы и постановщика А. Белинского. Афиша спектакля, как и в "Веере", составлена вопреки традициям и в полном соответствии с современными привычками: первыми названы не формально значимые, а реально действующие лица. Но в "Ярмарке" это вовсе не "маленькая человеконенавистница", как назвал ее автор, Бекки Шарп - Н. Панина. По ходу спектакля ей действительно отведено самое заметное место, и наделенная выигрышной внешностью актриса по праву занимает его. Однако кокетство - естественное оружие неимущей и честолюбивой девицы - становится главной краской роли, где не ощущается подлинной причины ее удивительного и раздражающего воздействия на людей. Не просто рукопожатия или "стреляние глазками", но сила, причем злая и решительная, растворяется во взмахах шалью или шарфом (очевидно, обязательных атрибутах английских манер?), в простеньких телесных касаниях или якобы скромных пробежках. Первым же в афише "Ярмарки" назван весьма любопытный персонаж - кукольник. Автор пьесы наверняка держал в руках изданный в послевоенном нашем государстве двухтомник Теккерея в нарядной суперобложке. Думаю, оттуда возникла идея построить рассказ о событиях романа не от лица режиссера, как это сделано у английского автора, а от лица этого самого кукольника. Только на книжной обложке был нарисован шут в колпаке с бубенчиками, а рядом - некий "сэр" во фраке и цилиндре, беспомощно болтающийся на марионеточных веревочках. В спектакле же кукольник только вначале появляется на фоне людей-кукол, которые потом уйдут механической походкой со сцены, освободив место для развертывания сюжета. На этом с куклами вплоть до финала - все... А человек-кукольник здесь вовсе не шут; это респектабельно одетый господин, которого в исполнении В. Смирнова язык не повернется назвать таким легкомысленным словом. Весомая, мрачноватая манера актера, внутренняя значительность и даже сила, "тяжелый" голос - все это создает отнюдь не комедийный эффект. Такому человеку действительно грустно видеть убожество нравов, он с явной душевной болью начинает спектакль репликой о "нашем прагматичном времени", в которое публика нашла возможность посетить театр. Эта боль уже не из Теккерея, а из опыта режиссера и актера. И если бы такая парадоксальная линия была поддержана дальнейшим движением спектакля, он вызывал бы гораздо более отчетливый эмоциональный отклик. Публика, конечно, доверчиво пытается найти в спектакле поводы для смеха. Но не вина театра, что смех раздается редко. Роман Теккерея близок русским образцам постижения человеческой гнусности. И у обойденной судьбой, но неунывающей маленькой английской мизантропки Бекки Шарп есть любопытный русский аналог - Егор Глумов из комедии Островского "На всякого мудреца довольно простоты". Каждый из этих персонажей уникален, но ситуации у них на удивление схожи. Беспринципные и небесталанные, завистливые и не прощающие чужой успех, эти существа живут сегодня рядом с нами. Возможно, кому-то пришлось с ними столкнуться близко, испытав брезгливое чувство от их умения извлечь пользу и тут же отомстить своим недавним благодетелям. Но английские версии, представленные петербургским театром, полны уравновешенного спокойствия, говорящего о том, что личных счетов к клеветникам и интриганам, дуракам и карьеристам здесь не имеют. Что же, счастливый, умиротворяющий финал естествен для сериала. Пусть даже и для английского. Татьяна ЗЛОТНИКОВА, доктор искусствоведения. На снимках: сцены из спектакля. Фото Дмитрия ШИМАНСКОГО.