Боль, которую психологи, вероятно, обозначили бы как психологический шок, пригвоздила их к месту, и только громаднокрасивые глаза каждого из них невольно следили за коротким рывком «к свободе», предпринятым старшим братом. Он же, пойманный длинноногим участковым, уже обречённо шёл в сторону нашей компании, в которой кроме меня, инспектора по делам несовершеннолетних, и судебного пристава присутствовали любопытствующие соседи и она. Та, которой судьбою была уготована участь защитницы своих детей...
Нет, она не была плохой. Она была слабой. Наверное, таким же красивым и беззащитным был и отец детей, с которым она выросла в одном детском доме. Они искренне хотели избавить от этой участи своих малышей. Не вышло. Первым сломался он. Все попытки «почеловечески» наладить жизнь разбивались о неустроенный быт: маленькая зарплата и постоянно «почемуто» беременная жена сделали невозможным хотя бы относительное материальное благополучие. Они никого не понимали, и их никто не понимал. Зато осуждали охотно: «Нищету плодят». Никому не пришло в голову, что этих взрослых детей никто не научил даже культуре секса, которого, если помните, в то время «не было» в СССР, не то что планированию семьи. Он нашёл «выход»: не через дверь – через окно. Они жили на пятом этаже...
Она и развратной не была. На какомто подсознательном уровне принимала вековые «истины»: в доме нужен «мужик», детям нужен «отец», что в её понимании было одним и тем же. Но те, кто с удовольствием обнимал её точёную (несмотря на многочисленные роды) фигурку, пользовался её гостеприимством за кухонным столом, совсем не задумывались о том, как ей трудно. Ничем не помогая ей (разве что побыстрее истратить зарплату нянечки детского сада), её «рыцари» кулаками «воспитывали» её.
А ведь она жила надеждой, что, не единожды накормив и напоив входящего к ней, дождётся когдато элементарной благодарности в виде моральной и материальной поддержки и с его стороны. Не дождалась. Сломалась. Её нищенской зарплаты и мизерных детских пособий (они, кстати, и сейчас мало изменились) катастрофически не хватало. Конечно, детей жалели. У нас любят жалеть. Пирожки, конфетки, тарелка супа часто находились для детишек у добрых соседей. Но у них же, жалеющих, было и жёсткое требование к их матери: блюди своё вдовство, посвяти себя детям. А ей было 26!
Заявление принесли соседи. Формально всё было соблюдено: целый год пыталась я «помочь» ей – поставила на учёт, проверяла обстановку в семье, проводила профилактические беседы с ней и её сожителями (как сейчас выразились бы – с «гражданскими мужьями»; ловко устроились современные мужички!). Да разве этим поможешь молодой и красивой женщине, живущей за чертой бедности, как сейчас разрешили выражаться (тут явный прогресс – раньше этого вслух нельзя было говорить) и имеющей четверых (!) детей, все материальные заботы о которых она должна была взвалить на себя одну (не было у неё ни мамы, ни папы, ни дедушки, ни бабушки)?! Я понимала бессмысленность своих «мероприятий», но действовала в «рамках должностных инструкций». Она же при наших встречах както сжималась, чтото бормотала в оправдание своего поведения, а по сути – своего несчастья родиться в таких условиях, когда сохранить человеческое достоинство физически невозможно, поскольку бытие на земном его этапе материально, деньги нужны на всё: на еду и одежду, на постельное бельё для всей семьи, на средства гигиены, оплату квартиры, света, «мелкие расходы» на сынапервоклассника и «садиковых» детишек, поддержание порядка в квартире... Мне интересно, нынешние организаторы ЧП и прочих слёзных передач о несчастных детях совсем не понимают, что они буквально пляшут на обломках разрушенных детских судеб, демонстрируя их горе на всю страну.
Я понимаю, что для киносъёмок выбирают семьи, «доставшие» сотрудников, работающих с ними. Но чем виноват ребёнок, родившийся не в семье президента и не усыновлённый милягой Шредером? А ведь это ему на следующий день будут «плевать в лицо» одноклассники, поднаторевшие в жестокостях, почерпнутых из того же самого «ящика»: «Вчера твою мамашу пьяную видели!», «Ха! Бардак у вас!», «На полу спишь, лох!»... Что же вы делаете, взрослые люди, с изначально обездоленными детьми?! Ведь другой матери Судьба не дала ему. Она – единственная на свете для каждого. Зачем же распинать его маленький и несчастный мир на глазах у миллионов? За что? И демонстрация тёть в погонах – коллег моих – просто нелепа. «Смотрите, чтобы комната была отремонтирована в следующий раз!» На какие шиши, если там еда отсутствует?.. И разве это функция милиции, а не жирующих ДЕЗов – следить за такими вещами? Не участвуйте в таких шоу, ребята в погонах.
Конечно, подобных глупостей я не говорила своей «весёлой вдове», оглядывая комнаты, стены которых были оклеены обоями, купленными и пристроенными на место её бывшим мужем. А мусор она подметала. Я сама видела. Только этого было мало. Её последний «муж» сжирал все продукты, а детям оставалась квашеная капуста, вероятно, подаренная ей «на бедность» работницами детсадовской столовой. И всё. Выгнать же нахлебника она не могла – всё ещё надеялась, что он «остепенится», начнёт помогать ей и детям. Изза моего ровного голоса она, вероятно, думала, что подписанная ею бумага, где предупреждалась «грка такаято о возможном лишении родительских прав» канула в небытие не только в её затуманенном мозгу, но и в моей памяти.
Но когда этот, ужасный и для меня, и для неё день настал, она, поняв, что навсегда расстанется со всеми четырьмя детьми, которых, я и сейчас утверждаю это, любила, решилась, наконец, на поступок: боясь всех нас, «официальных представителей», она закрыла перед нами дверь, чтобы не отдать в чужие руки их, рождённых ею ещё в той жизни, когда была законной и уважаемой женой. Что такое замок в деревянной двери для небольшого топорика и мускулистых рук участкового? Как далека была она от реальной жизни! Как загнана в «пятый угол бытия» вместе со своими кровиночками...
Старшего из них я встретила много лет спустя на заседании комиссии по делам несовершеннолетних. Его красивые и отчаянные тогда глаза за годы пребывания в интернате стали... злыми. Ведь в той судьбе, от которой он убегал через взломанную старлеем дверь, его разлучили не только с нею, единственной, но в чёмто виноватой, его разлучили со всеми братьями и сестрёнкой! Их «раскидали» по разным детским учреждениям. Вот когда я понастоящему пожалела, что «действовала в пределах инструкции».
О чём это я? О тысяче девятьсот семьдесят восьмом. Это – год создания инспекций по делам несовершеннолетних.
Мы, первые инспектора, были очень разными, но – глубоко гражданскими личностями (даже после присвоения нам званий). Помню, одна из нас на Толге, где тогда находилась колония усиленного режима для несовершеннолетних, выступая перед пацанами, совершившими грабежи, разбои, изнасилования и убийства, со сцены вещала своим высоким голоском, имея в виду групповой беспредел их в отношении представительниц слабого пола: «Мальчики, как это можно? – В сарае, в антисанитарных условиях...» Чётко врезалось в память и то, какие раскрытые рты были у слушающих её насильников. Во всём их обвиняли, и сами они в чёмто раскаивались. Но только не в том, что «в антисанитарных условиях» участвовали в дурном деле. Их головы такая мысль просто не могла посетить. Невинность её лексикона даже меня удивила, потрясла. Но с точки зрения педагогики такие казусы нашего набора инспекторов всётаки лучше, чем откровенный цинизм в живописании трагических жизненных ситуаций, насилующий сейчас всю страну через кинофильмы и телеэкраны. Кроме мертвящего душу равнодушия или ужасающей жестокости это ничего никому не принесёт.
Елена АФАНАСЬЕВА