Экономика России: виден ли свет в конце тоннеля?

Любой студент знает, что для исправления ситуации необходимы: отвечающая своему назначению система судебных и правоохранительных органов; надзор за соблюдением экономического законодательства и жесткое пресечение любых его нарушений; контроль за распределением и целевым использованием общественных ресурсов; прозрачная и четкая система налогового учета и финансового контроля и многое другое. С этой точки зрения в ельцинский период не только не было предпринято необходимых мер для создания и обеспечения эффективности этих базовых институтов, но, напротив, произошла их явная деградация. Правоохранительная и судебная системы оказались частью приватизированными или коррумпированными, частью просто недееспособными. Органы финансового контроля превратились в инструмент давления на бизнес и граждан и полуфеодального их обложения официальными и неофициальными поборами, размер которых определяется не столько законом, сколько произвольными решениями и взаимным торгом. Государственные структуры оказались поставленными вне рамок общественного контроля, их чиновникам фактически было позволено использовать свое положение прежде всего для собственного обогащения. Нового президента привели к власти как представителя вполне конкретной политической и экономической корпоративной группы на условиях ответственности перед ней и солидарности. Активная государственническая и законническая риторика ничего не меняет. Главная забота новой-старой администрации по-прежнему борьба с собственными противниками, а также разработка и реализация различных политических сценариев по воздействию на население, центральные и региональные органы власти с единственной целью воспроизводства себя во власть и сохранения своего экономического положения. Важнейшим же ее «достижением» двух лет является ликвидация публичной политики и политического плюрализма под предлогом «обеспечения второго срока», а на самом деле для защиты своего абсолютно исключительного экономического положения. Годы, прошедшие после финансового кризиса осени 1998-го и особенно – после смены власти в Кремле, подтвердили, что устойчивостью обладает именно сама вышеописанная система, а не конкретные персонажи, бывшие в свое время ее публичным олицетворением. Так же как физическая ликвидация в 30-е годы виднейших представителей большевистской номенклатуры не меняла существа власти номенклатуры как корпорации, но лишь приводила к еще большей примитивизации и мельчанию. Финансовый и банковский кризис существенно подорвал влияние и возможности тех крупных представителей бизнеса, чье влияние основывалось исключительно на улавливании финансовых потоков через подконтрольные им банки. Смена лиц в Кремле отодвинула в сторону и тех «олигархов», чье благосостояние было чересчур тесно завязано на благосклонные и заинтересованные действия тех фигур в правительстве и президентской администрации, которые в итоге передвижек были вынуждены отойти «в тень». Возникли новые формы «самоорганизации» крупного бизнеса. В то же время сама система, при которой важнейшие решения принимаются на основе политической силы и разнообразных механизмов давления (или, как говорят в этой среде, «исходя из понятий и договоренностей»), не только сохранилась, но и в целом укрепилась. Неравные условия для компаний и групп, действующих в одном и том же бизнесе, с точки зрения условий налогообложения и доступа к тем или иным привлекательным ресурсам сохраняются, несмотря на провозглашенный принцип «равноудаленности» их от власти, причем чем крупнее и влиятельнее та или иная группа, тем больше у нее возможностей для отступления от принципов универсальности бизнес-климата и чистоты конкуренции. Поэтому вполне закономерно, что лозунг «диктатуры закона» так и остался лозунгом: ни одна влиятельная группа этого не требовала и не требует и, более того, в ней никак не заинтересована, поскольку в этом случае рискует многое потерять. Что же касается поддержки «твердой и жесткой власти» как верховного арбитра в частных спорах, то такая поддержка весьма условна и к тому же предполагает возможность влияния на эту «твердую и жесткую власть». В основе ее лежит, помимо прочего, понимание того факта, что официальная власть не располагает и в обозримом будущем не будет располагать необходимым количеством ресурсов для того, чтобы играть роль единоличного независимого арбитра. Как и в последние «ельцинские» годы, официальная власть и при новом президенте опирается не столько на собственную мощь, сколько на использование одних групп в борьбе против других, что невозможно без взаимных уступок и компромиссов. Заявленное два года назад намерение вывести основные финансовые и ресурсные потоки в стране из-под контроля узких корпоративных групп и поставить их под надзор общества осталось нереализованным, а так называемая антиолигархическая кампания свелась к преследованию политически нелояльных руководителей медиабизнеса. Более того, появились признаки того, что исподволь разворачивается новый этап борьбы между корпоративными кланами за передел сфер влияния, прежде всего в экспортных отраслях. Откуда же в таких условиях может появиться политическая воля для по-настоящему радикальной налоговой реформы, которая бы позволила привести официальное налогообложение в соответствие с реально выплачиваемыми в бюджет и «за бюджет» суммами, или для коренной ревизии системы валютного контроля, что помогло бы за счет частичной легализации экспорта капитала установить более жесткий контроль за финансами экспортеров и пресечь сокрытие и отмывание ими незаконно полученных и криминальных доходов. Власть для самой власти и власть для экономики – это очень разные вещи. В первом случае – это прежде всего проблема собственной безопасности, то есть выживания и преемственности власти, ее внешней легитимности и неоспариваемости, способности пресекать случаи демонстративной нелояльности и неподчинения. Содержательная часть (то есть политика как таковая и возможности ее проведения в жизнь), конечно, тоже имеет значение, но в условиях, когда время, силы и средства власти ограничены, безусловный приоритет отдается именно решению собственных задач – задач для себя, а остальное – по остаточному принципу, что называется, «по мере возможности». Для экономики же ситуация выглядит ровно наоборот: персональная стабильность власти, солидность ее внешней атрибутики – вопрос вторичный. Главное же – содержание законов, устанавливаемых властью, и отношение между ними и реальной жизнью, фактически существующими в обществе экономическими и юридическими отношениями. Однако именно в этом власть сегодня оказывается слабой и беспомощной – она не в состоянии реально контролировать не только упомянутые отношения, но и собственный аппарат, который живет по своим законам и представлениям, часто независимым от воли тех, кто находится на вершине властной пирамиды. Перспективы Весенняя полемика президента с правительством по поводу темпов экономического роста, на мой взгляд, чрезвычайно показательна. Премьер-министр был прав и не прав в своей дерзкой отповеди требованию президента проявить большую амбициозность в историческом соревновании с Португалией. Он прав, потому что в рамках сложившейся экономической системы любые попытки резко увеличить темпы роста ни к чему, кроме в лучшем случае очковтирательства, а в худшем – разрушения относительной стабильности, привести не могут. И он не прав, потому что именно его правительство персонифицирует все те принципиальные пороки системы, которые и обрекают страну на отставание. Стране нужны не цифры. Нас в конечном счете интересует создание экономических возможностей для преодоления отставания или, иначе говоря, выживания страны, сохранение российской государственности и суверенитета. Для того чтобы понять это, достаточно посмотреть на карту и увидеть, что у России наиболее протяженные границы с наиболее опасными и непредсказуемыми регионами мира, и в связи с этим оценить масштабы необходимых в ближайшие 10 – 12 лет затрат на вооруженные силы, жилищно-коммунальную инфраструктуру, медицину, образование, преодоление демографического кризиса, современное освоение Сибири и укрепление нашего экономического суверенитета на Дальнем Востоке. Если анализировать результаты нашего экономического развития с этой точки зрения, то следует признать, что отставание от развитых стран увеличивается, а состояние перечисленных сфер становится все более критическим, по некоторым важным элементам необратимым. При этом следует учитывать, что вот уже несколько лет в западной экономике наблюдается весьма серьезный спад. Немного раньше или немного позже ситуация у них изменится – вновь начнется рост. Тогда наше отставание станет просто разительным. В России создан такой мутант рыночной экономики, который в принципе не в состоянии сейчас и не будет в состоянии никогда (если его не изменить коренным образом) сократить масштабы нашего отставания от развитых стран. Это отставание вследствие созданной у нас экономической системы будет увеличиваться. В таких условиях требовать от нашего правительства решения задачи сокращения отставания за счет темпов роста – это то же самое, что добиваться от «Запорожца» такой же скорости, как у «Мерседеса». У «Запорожца» такие конструктивные особенности, что он в принципе не может двигаться со скоростью более чем, например, 100 км в час. Можете давить на акселератор, менять бензин или водителя, проводить совещания – от этого ничего не изменится – предельная скорость останется прежней. Точно такая же ситуация с нашей экономикой. Она устроена так, что сможет обеспечить приемлемый уровень жизни примерно для четвертой части населения России. Москва и еще максимум 1 – 2 крупных российских города, вероятно, смогут быть похожими на современные европейские мегаполисы. Ресурсом социально-политической устойчивости этой системы есть и будут всего лишь 25 процентов населения, они же будут обеспечивать ее воспроизводство. Конечно, если мировые цены на нефть и газ будут на высоте. Для абсолютного большинства людей «рыночная экономика», построенная в России, не может сделать ничего. Экономический потенциал российской рыночной системы в принципе не способен позволить не только создать новую, но даже сохранить имеющуюся национальную систему образования, науки, здравоохранения, вооруженные силы, жилищно-коммунальную инфраструктуру. В обществе начинают происходить опасные процессы, ведущие к его глубокой демодернизации. А можно ли что-то изменить? Все вышесказанное является по существу развернутой попыткой дефиниции современной российской социально-экономической системы. Подобное определение затруднено бедностью традиционного политэкономического словаря, оперирующего такими понятиями, как капитализм и социализм. Современные российское, китайское, японское общества, сталинская советская система, корейская система «чеболей» до кризиса 1997 года – вот далеко не полный перечень различных структур, каждая из которых обладала или обладает своей внутренней логикой и тем, что можно назвать локальной устойчивостью. Эти структуры возникают в различных традиционных обществах как ответ на вызовы модернизации, то есть непрерывно нарастающего технического и информационного усложнения глобального социума. Как правило, на каких-то этапах им удается (другой вопрос, за счет чего и кого) решить определенные задачи модернизации. (Даже сталинская система присущим ей способом тяжелейших деформаций и преступлений решила задачу затянувшегося перехода России от аграрного к индустриальному обществу.) Аналогичная задача была решена в 70 – 90-е годы прошлого века ценой колоссальной коррупции корейским корпоративным капитализмом – системой «чеболс». Но те же системы обнаруживали свою несостоятельность, как только перед страной вставала задача перехода к постиндустриальному обществу. В этих противоречиях, а не в кознях злого Сороса и заключалась фундаментальная причина кризиса в Юго-Восточной Азии в 1997 году. Поэтому диким анахронизмом выглядит идущий сейчас процесс «чеболизации» российской экономики. Современная российская система также возникла в результате кризиса советской модели, оказавшейся неспособной перейти в постиндустриальную стадию. Думаю, определенные исторические обстоятельства этого кризиса (агрессивная хищность партийно-гебистской номенклатуры, конвертировавшей свою абсолютную коллективную политическую власть в огромную экономическую власть своих индивидуальных членов, беспринципность новой «демократической» номенклатуры) привели к рождению локально устойчивой социально-экономической системы-мутанта, объективно нацеленной на демодернизацию общества. Такая эволюция создает огромную опасность необратимой деградации общества. Во-первых, демодернизация ведет к вымыванию творчески активного слоя нации, способного задуматься над вектором движения страны и противостоять ему. Во-вторых, независимо от чьих-либо субъективных пожеланий подобная структура власти и общества неизбежно ведет к формированию его политической надстройки как полицейского государства, владеющего монополией на информацию, то есть системы, в которой любой диспут о путях развития страны будет невозможен в принципе. Оба эти процесса стремительно происходят у нас на глазах. Я уже отмечал, что вся российская элита так или иначе вовлечена в существующий порядок вещей и не может его разрушить без ущерба для себя. Сохранившаяся по ряду (в том числе и внешнеполитических) соображений демократическая декорация требует от нее раз в 4 года назначать главного менеджера режима, способного гарантировать сохранение существующей структуры. При всей тщательной регламентированности процесса подбора и назначения «наследника» он несет, тем не менее, потенциальную угрозу для элиты и ее режима. Президент РФ, работающий в Кремле, неизбежно начинает, во-первых, понимать, что у нас в стране происходит, а во-вторых, ощущать себя государственным деятелем – такая особенность у этих стен и у этой должности. В результате появляется носитель общегосударственных интересов и ценностей, может быть, единственный во всей властвующей политической элите. Но при этом он понимает, что ограничен теми, кто привел его к власти, что они на то, что он станет государственным деятелем, как раз и не рассчитывали. Если у него есть мужество, он может действовать решительно: вернуть свободу слова, обеспечить независимость суда, приглашать во власть приличных людей, сформировать правительство, не связанное с корпоративными кланами, организовать механизм «круглого стола» с участием и тех представителей элиты, которые готовы подняться над своими корыстными интересами, чтобы предотвратить сползание страны на задворки мировой цивилизации. Может быть, в этом состоит один из последних шансов на то, что что-то еще можно сделать. Григорий ЯВЛИНСКИЙ, лидер фракции «Яблоко» в Госдуме РФ. Апрель – октябрь 2002 года.