«Вишневый сад» на улице Вольной

Спектакль-то... школьный. А пьесу все мы на уроках литературы проходили – чеховский «Вишневый сад». Однако же в кругах театралов упорно твердят: спешите видеть – Антон Павлович там у них свежепрочитанный и неожиданный. Где это там, у них? В ярославской школе на улице Вольной, где театральное искусство – учебный предмет, причем не факультативный, а один из основных. От древнеримского комедиографа Плавта до «Рыжей пьесы» о сегодняшних подростках пера Ксении Драгунской, внучки автора нестареющих «Денискиных рассказов» – вот диапазон детских учебных постановок в школе на Вольной. Теперь появился в этих стенах и взрослый театр со своим лидером – воспитанником Высших режиссерских курсов при ГИТИСе Дмитрием Сагдединовым. Это содружество профессиональных актеров, любителей из учителей, родителей и тех, кого называют «друзьями школы», сыграло сперва пушкинского «Графа Нулина», а вслед за ним, вдохновленное своим первым успехом у публики за стенами школы, и «Вишневый сад». Посмотрев спектакль, хочется первым делом присоединиться к тем, кто считает его как минимум неожиданным. Не в смысле каких-то невиданных новаций. Но чувствуется: пьесу читали не спеша (как выяснилось, года два) и недпредвзято, без оглядок на образцы и авторитеты. Самое интересное для зрителей в этой постановке, пожалуй, задаваться вопросами, кто есть кто в хрестоматийной фабуле с заранее известным исходом – продажей имения Раневской с аукциона за долги. Закончив «Вишневый сад», автор, напомню, написал своей супруге Ольге Книппер: дескать, не знает, что за пьеса получилась, но люди вышли живые. Таковы они и в этом спектакле, по-чеховски без правых и виноватых, победителей и побежденных. Как, разве перекупивший усадьбу Лопахин не победитель, а Раневская, вызванная из Парижа в связи с торгами, разве не остается на бобах и не вынуждена снова искать счастья где-то далеко от дома, на чужой стороне? По сюжету – так, и в голосе действительно самого благополучного из героев постановки – Лопахина у Михаила Машинца (он учитель математики) на радостях зазвенит еще больше металла, когда он после аукциона предстанет перед нами новоиспеченным хозяином имения с огромным садом. Но в натужной радости этой не будет торжества, так же, как что-то не слышно его в любимых глаголах Лопахина: «почистить», «снести», «вырубить». Сей простецки одетый Лопахин – вообще персона странная. О будущем он рассуждает так, словно догадывается наперед, что не бывает ничего путного, когда ради «новой жизни» без оглядки рубят под корень сад или человеческие судьбы. Подобными предчувствиями, вскоре сбывшимися, увы, в русской жизни, эта пьеса Чехова полна как никакая другая. В постановке Сагдединова они звучат то в суровой материнской молитве о сыне – лермонтовской «Казачьей колыбельной песне», то в жутковатом нарастающем гуле времен – мы снова и снова вслушиваемся в него на режиссерских «стоп-кадрах» вместе с героями. У каждого из них своя драма неприкаянности: у согбенного, давно оглохшего Фирса (Александр Яковлев), у живущей на птичьих правах, в двадцать четыре года ставшей похожей на схимницу приемной дочери Раневской Вари (Елена Уварова), у конторщика без конторы, шута горохового Епиходова (Виктор Опекин), у полубарышни-полукухарки Дуняши (Светлана Яковлева). «Даже почти фарс» – эти слова Чехова про «Вишневый сад» уж точно и про гувернантку Шарлотту Елены Севрикеевой. Каждое ее появление на сцене похоже на антрэ бродячей комедиантки с безответными «кто я? зачем я?». В этом крике в пустоту диагноз и для симпатяги пустослова Гаева. У Станислава Разрядова его заносит так, что сам Гаев начинает пугаться собственного вдохновения. Этот поборник светлых идеалов добра и справедливости похож на увальня-переростка и выбит из жизненной колеи настолько, что клянется спасти от торгов сад, заранее зная, что обещанного не выполнит. Жизнь «враздробь» (словечко старого лакея Фирса) – это сказано и про дочь Раневской Аню (Анна Назарова). «Мы насадим новый сад!» – утешает она мать в какой-то исступленной истерике. Знает же: не быть такому счастью, до сада ли, если нет больше у них в этой жизни дома. И бездомный вечный студент Петя Трофимов (Сергей Ромашов) не верит себе, когда хвастается Раневской, что «силен, горд, свободен». Ей-то яснее ясного: учитель ее погибшего сына смотрит вперед смело только потому, что не видит в будущем ничего страшного, не перестрадал ни одного своего вопроса. Любови Андреевне Раневской больше других героев досталось авторской сочувственной улыбки, как всегда, грустной. Героиня Елены Суриковой радуется дому и саду по-детски, она умна, рассеянна, любвеобильна. Без родового гнезда – да, «не понимает своей жизни» и понять этого, живя в мире иллюзий и самообманов, мы видим, роковым образом не способна. Раневскую тоже заносит, как и ее братца Леню Гаева, и она живет в мире самообманов. Но ведь и среди трагических воспоминаний живет: здесь пять лет назад утонул в реке за садом ее семилетний сын. В спектакле мальчик появляется во плоти и крови; беду, некогда выгнавшую из дома его мать, видим мы ее глазами. В знаменитом монологе «О, мои грехи...» Раневская у Суриковой (она профессиональная актриса, работала в Кронштадском театре) близка к тому состоянию, какое медики называют «пограничным». Тем убедительнее трезвая и мудрая отповедь Любови Андреевны Пете с его самохвальским «мы выше любви». Сурикова играет на резкой смене интонаций от шепота до крика. Давал же советы Чехов исполнительницам этой роли – выражать чувства «не руками и ногами, а тоном», «не жестикуляцией, а грацией»... Есть в спектакле еще один неожиданный персонаж – Прохожий подшофе, декламирующий Некрасова. Смотрим, с какой хамской бесцеремонностью «голодный россиянин» клянчит у Вари тридцать копеек, тут же получая от оторопевшей Раневской целый золотой. Глаз останавливается на его полосатой тельняшке. Для зрителей наших дней деталь, не правда ли, посильнее, чем «белая потасканная фуражка» из авторской ремарки. Нет, не Лопахину, а таким вот прохожим суждено будет полтора десятилетия спустя стать в России хозяевами жизни. Тельняшку театральное содружество надевает на своего Прохожего вполне в духе пророческих предостережений соотечественникам автора «Вишневого сада», не услышанных ни при его жизни, ни позже, аж до скончания века революций, мировых войн и экологических катастроф. В эпилоге все герои постановки фотографируются на память, а рядом появляется аншлаг с цифрой «1903» – датой написания пьесы. Когда школьные лицедеи читали ее, не связывали себя никакими сроками. А получилось очень ко времени. Перед Новым годом в стенах школы премьера прошла, видимо, в последний раз. Подкопили-таки деньжат на аренду зала в городе. Чтобы публичным показом «Вишневого сада» отметить столетие последней чеховской пьесы. На снимке: рабочий момент спектакля «Вишневый сад» школы на улице Вольной; Аня – воспитанница школы А. НАЗАРОВА; режиссер-постановщик Д. САГДЕДИНОВ. Фото Александра ЯКОВЛЕВА.