Вестники проникают всюду
«Эдип-царь» – один из лучших спектаклей питерского Театра на Литейном. Дебют молодого режиссера Андрея Прикотенко, сразу удостоенный «Золотой маски». Здесь слышен «немолкнувший звук божественной эллинской речи». Здесь живописная и скульптурная пластика, а герои сошли с аттических древних ваз, фаюмских портретов, дали кровь изваяниям Фидия. Сценография Эмиля Капелюша проста: камни, жертвенник, пламя, клубящийся дым от костра, как марево неведения. Костюмы стилизованы под легкие светлые одежды из козлиных шкур. Трагедию Софокла разыгрывает перед нами троица бродячих актеров как будто вопреки всем представлениям об античной трагедии.
Неожиданная фарсовая прелюдия задает тон всему спектаклю. Эротические, фаллические, вакхические озорные игры пленяют зал изысканным и веселым эстетизмом. Здесь братаются комедия – песнь фаллическая – и трагедия – «козлиная песнь». Комизм здесь – не просто театральное, или капустническое озорство. По сути, Прикотенко разыгрывает «рождение трагедии из духа музыки». Она рождается из дионисийства, беспредельного опьянения не вином, а беспредельной же свободой – разгула, веселья, страсти. Любовные игры переходят в дионисийские богослужения, а богослужения и молитвы взрываются неистовостью эротических плясок.
Кто правит человеком – судьба, рок, высшие силы, случай-бог-законодатель? Эдипу как будто скрывать нечего. Молчат только его душа и мерт-вая память. Он не помнит, как некогда убил пятерых встречных. А когда Вестник напоминает ему этот эпизод, он отбрасывает его, как ненужную деталь.
Иокаста пытается оборонить Эдипа от тяжких открытий. Но Вестники проникают всюду. Иокаста стремится очистить душу от греха: давно, пытаясь убежать от судьбы, она принесла в жертву соб-ственного ребенка. Она приносит в жертву богам козла и причащается его плоти и крови, освобождая душу-Психею.
Роль Иокасты исполняет актриса знаменитого Петербургского Малого (додинского) драматического театра Ксения Раппопорт – актриса мощного трагического темперамента. Ее диапазон поражает. Рок и над Эдипом, и над Иокастой, нависшие над головами, обмотанные веревками камни в финале опускаются на героев спектакля. Но герои сделают свой выбор прежде: Эдип ослепит себя, чтобы прозреть внутренне, Иокаста лишит себя жизни. Спектакль несет отчетливую мысль: стоит только человеку хоть однажды преступить нравственные нормы, и они перестают для него существовать.
Уж слишком он смешон
для ремесла такого...
Сирано де Бержерак Ростана — прежде всего влюбленный, он – философ, солдат, дуэлянт, острослов, поэт. Некоторые наивные зрители шли на «Сирано» вахтанговцев в надежде увидеть героическую или романтическую комедию о возвышенной любви, о трепетном рыцаре и его прекрасной даме. Их оставили с носами.
«Сирано» Мирзоева – не о любви. Реноме эксцентричного режиссера: Шекспир – шоу помешанных, Гоголь – эстетика ГУЛАГа, Тургенев – сеанс психоанализа, Бернард Шоу – показ мод с элементами специфической хореографии. Вызов традициям и разрыв с романтическим каноном явный, хотя в программке жанр (конечно же, пародийно) обозначен как «романтическая комедия». И Мирзоев, и Максим Суханов (Сирано) «ломают комедию» в прямом и переносном смысле. Сирано? Пожалуйста! Бритый наголо, с уродливой пластикой. С блаженной и искривленной улыбкой. Постоянная погруженность только в себя, занятость собой. Обида на весь мир. Ущербность. Время личин и пародий, расцвета лицедейства. Этот Сирано примеряет личину, входит во вкус, личина прирастает к лицу намертво. Шутник с повадками зэка, капризный и по-детски обидчивый. Этот Квазимодо не способен воспарять. Вместо шпаги – швабра, в чемоданчике и на его поверх-ности – куча носов на выбор, напрокат. За поясом не шпага, а маски. Желтый кафтан, малиновая феска, красный халат, черная бескозырка, стеганый ватничек. Он всегда карикатурен. Это его хобби – создавать карикатуры на самого себя.
Автокарикатура – на «Страну глухих», где можно разговаривать только знаками сурдопереводчика. Так Сирано – Суханов на языке глухонемых объясняется с Роксаной через Кристиана. Роксана – Ирина Купченко названа самим режиссером ведьмой, а критиками безжалостно – и болотной кикиморой, и сильно постаревшей Барби, и молодящейся Бабой Ягой в кудряшках. Чем оправдать образ Роксаны-страшилки? Только тем, что эта Роксана все знает, для нее нет тайны Сирано и Кристиана. В версии Мирзоева она выбирает из двоих юношу-красавца, атлета, способного продлить ей ведьмовскую молодость. Кажется, что и Роксана, и Кристиан – наркогаллюцинации Сирано, результат его психической патологии, раздвоения личности. Кристиан – это его несбывшееся желание, автоглюк, симулякр, лелеемый им в душе идеал... И Роксана – симулякр.
Наверное, можно любить и ведьму. Но по этой логике в сцене смерти Сирано в финале Роксана должна стать юной красавицей. Думаешь о том, где человек истинный и где подмененный... Смысл мирзоевского спектакля в том, что времена открытых чувств миновали, «романтика уволена за выслугой лет» и к ней нет возврата... Впрочем, мы это уже в истории проходили. Сирано – Суханов выбарматывает свои стихи намеренно сипящим, клоунским голосом, придумывая способ самосохранения – не от трагедии, от истинного существования. Время такое. Ирония давно уже выступает как спасательный круг, как универсальное сред-ство снятия противоречий. Глухая самоирония – знак безнадежности бытия. Девиз героя: «Я не хочу любви! Да, это мой порок, не надо нежности. Я буду одинок». Сирано, осознающий свою безнадежность на протяжении всего спектакля, настойчиво уходит от самоидентификации, от себя самого, истинного. Это не романтизм, а демонизм саморазрушения.
Фасад дома с пустыми окнами стоит посреди пустой сцены. Лунная дорожка уводит героя в иной мир. Только в финале в сцене смерти Сирано на какой-то миг бытия попробует стать собой, еле выговаривая заветные строки распевным голосом Арсения Тарковского в «Зеркале»:
Сегодня вечером, да, да, в гостях у Бога
Я у лазурного остановлюсь порога
И покажу ему тот знак, что был мне дан...
Тоска по несбывшемуся
Большой светлый дом, много дерева, все прилажено, подогнано. Бочка с водой, в которой плещутся, охлаждают горячие головы. Гамак. Просторная веранда с окнами по периметру, словом, жизнь со сверчками и цикадами.
Борис Плотников в спектакле Миндаугаса Карбаускиса (из «Табакерки» перенесенного на сцену чеховского МХТ) играет странного дядю Ваню. Этот дядя Ваня – бывший романтик – из шестидесятников, окончательно изверился в жизни. Когда-то он на почве горячей веры в лучшее будущее был воодушевлен. Теперь он постоянно ищет врага, причину своих несчастий и бед. И враг найден – это бедный профессор Серебряков.
Бедный – в прямом и переносном смысле. Выйдя в отставку, профессор выбрал для жизни глухую усадьбу, потому что не в силах оплатить городскую квартиру. Чем не современный мотив? Отставка профессора пробудила в дяде Ване агрессию. Серебряков, которому принесены немыслимые жертвы, – ничто? Даже не как ученый, а как ненужная вещь! Так дядя Ваня по мысли режиссера превращается в Сальери, вплоть до буквальных реплик...
– Ты, кажется, завидуешь?
– Да, завидую!..
Узкий, злобный моралист, отравляющий всех ядом постоянного раздражения. Злоба на Серебрякова и на всех окружающих – это симптом признания собственной несостоятельности. Поворот неожиданный, но профанация дяди Вани вызывает резкое несогласие. Чеховские герои всегда шире однозначности. «Виноватых нет, но всем друг от друга больно, и никто никому ничем помочь не в состоянии». Трагизм жизни – в силе обстоятельств, которые неспешно «погружают в серую нудность и пустоту».
Что же Серебряков – Олег Табаков? Он, пожалуй, впервые в сценической истории «Дяди Вани» симпатичен своей открытостью и располагает к себе. Он человечен. Не самодур, не барин, есть в нем достоинство и самодостаточность. Он тоже из чудаков. Работает по ночам, просит ночью подать чаю. По-среди ноющих, жалующихся и плачущих в спектакле он, пожалуй, единственный, кто адекватен самому себе. Впрочем, страдание, недовольство жизнью глухо томит каждого, и Серебрякова тоже. У каждого своя боль, одиночество. В фокусе спектакля Карбаускиса – тоска по несбывшимся возможностям, тоска людей, понявших ненужность своей жизни, когда она уже прожита.
Главными героями спектакля стали Астров (Дмитрий Назаров, перешедший в МХТ), обаятельный и задумчивый иронист и меланхолик с влюбленным сердцем. И Соня – Ирина Пегова. Секрет в том, способен ли человек любить? И Астров, и Соня – души, любящие страстно, пронзительно, безоглядно. И – не видящие друг друга. Соня, с двумя длинными косами, восторженная, по-детски непосредственная, светящаяся от любви. Деликатный и по-мальчишески порывистый Астров... Симфония чувств и тайна.
Прекрасную Елену Андреевну играет Марина Зудина – и тут, увы, нет никакой тайны.
В финале окна закрывают тяжелыми ставнями, почти заколачивая обитателей, как Фирса в «Вишневом саде». Только Соне оставляют небольшую щелку. И она обещает нам «небо в алмазах». Очень хочется ей верить...
Маргарита ВАНЯШОВА.