– Отец, позволь поснимать, – попросил Гриднев без всяких предисловий.
Выяснив, как звать-величать, протянул старику пару десяток: держи, дескать, Николай Иванович, неустойку за простой.
Пока тот мял в пальцах бумажки, словно соображая, куда их девать, Гриднев двадцать четыре кадра нащелкал.
Тут-то и подоспели добры молодцы – на шеях цепи в палец толщиной. Кричат: эй, фотограф, вали отсюда! А ты, дед, почему снимать себя разрешаешь?
Еще немного, и пошли бы грудью вперед, да дело-то было сделано, и накалять атмосферу не имело смысла.
Рассказец о том, как снимал Николая Ивановича, автор закончил неожиданной шуткой. Кивнул куда-то в сторону кухни: не то что крутых, не боится в жизни ничего и никого, кроме своей жены, и она об этом знает.
Дружную семью авиаинженера и фотографа Алексея Гриднева в нашей с ним беседе перед 25-летием студии «Руссар» (дате посвящен сегодняшний вернисаж в музее города) представлял герой его безразмерной серии фотографий «Кто в доме хозяин» – флегматичный и вальяжный бультерьер Вильфор, в просторечии Филимон, Филя. В гостиной, где мы устроились для разговора, Филя появился с персональной подушкой в зубах. Положил ее у ног хозяина и, засопев по-человечьи, тут же задремал.
Именно гостиная оказалась самым подходящим местом для нашей встречи. Полстенки над диваном занимают там пейзажи главы семьи: храмы в Коровниках, Волжская стрелка, Спасский монастырь, памятный знак в честь ополчения Минина и Пожарского, осень или зима, простор, солнышко. Как подобает хорошему хозяину, гостеприимство автор домашней галереи проявил немедля и самым простым и элегантным манером: предложил посмотреть-повспоминать лучшие снимки студийцев, внаброс разложив их на журнальном столике.
Мы смотрели, как над стенами и башнями Спасского монастыря грозно вскипает вьюга, пойманная в объектив обыкновенного «Зенита» тогда еще девятиклассником Мишей Кокиным. Не отказали себе в удовольствии поразглядывать волшебную двойную радугу над стогом его старшего товарища Алексея Зунтова, галочью мельтешню Ильи Семенова над жутковатой голой арматурой верхов брошенного храма, «Первомай» Маргариты Винокуровой. В этом ее потрясающем кадре, отмеченном на нескольких конкурсах, понуро бредет с праздничка по безлюдной улице одинокая женщина, в одной руке трость, в другой – детский надувной шарик...
Само собой, не могли мы не оказать чести Всеволоду Ссорину. Этот корифей корифеич пришел на огонек к Лашкову во Дворец культуры судостроителей позже Гриднева, после того, как опустело некогда шумное гнездо студии «Чайка» и Всеволод быстро стосковался по общению. Сходимся с Алексеем на том, что у Ссорина кроме коронной темы «старые солдаты» есть редкостный дар находить что-нибудь эдакое буквально на пустом месте.
То притормозит у зачуханной сараюхи с надписью на торце мелом, похожей на мольбу о пощаде: «В сарайке ничего нет. Не ломайте!». То сунет кепку в расщепленное бревно – получается крокодилья пасть.
Не забыли, конечно, и отца-основателя «Руссара» Владимира Лашкова, землепроходца и лирика по натуре и педагога с искрой Божьей. Его правило: «Мы всем тем занимаемся, чего душа просит». Добросердечия и терпения Владимира Ивановича на всех хватит, ну а такой его, по Гридневу, тоже природный талант, как умение радоваться чужим удачам, по нынешним временам вообще на вес золота.
Повыше залезть, подальше залететь и заплыть и сегодня тянет Лашкова как мальчишку. Того же поля ягода и Гриднев – со студенческих стройотрядовско-походных времен, когда он впервые взял в руки камеру.
Их Киевский институт инженеров гражданской авиации шефствовал над стройками Тюменского Севера. Их легкий на подъем «Антей» отсыпал лежневку, вкапывал столбы под колючую проволоку, ставил казармы из бруса для зэков – первостроителей Нижневартовска.
Летом стройка, а зимой в поход – по Прикарпатью, Карелии, Кольской горной тундре. Однажды в феврале на лыжном маршруте они всей компанией чуть не отдали господу душу. Замерзли бы на приполярном перевале, если бы не дали себе труда присмотреться, как кудрявятся вокруг камней совсем еще не страшные на вид маленькие смерчи. Подобру-поздорову спустились к подножию. Едва успели растянуть палатку, подуло так, что пришлось ее держать вшестером, чтобы не сорвало.
Гриднев может подолгу, с камерой или налегке, смотреть на огонь и воду, даже если вокруг, кажется, не происходит ничего. По собственному опыту знает: что-то приключиться может в любое мгновение. Вдруг ветер начнет подыгрывать огню, сплетать в диковинные соцветия его живые языки над лесным костром. Или на реке летним утром как раз в полосу мерцающей слюды, будто по заказу, сядет на бакен Рыбинки таин-ственная птица.
С деревенского детства, когда Алексей научился дер-жать в руках косу, топор и лопату, уважает он в любом деле мастеров. Для него красотища – и просто смотреть на них, даже если работа идет в авральном режиме. Так не раз бывало и у них в Антарктике, где метет и дует и при ясном небе. Разгружали суда, собирали домики под жилье, чистили снег (трактор плюс лопата), кантовали бочки с керосином.
Случайных людей южные широты не жалуют. В первую экспедицию он напросился сам, в следующие две его уже приглашали как спеца, на которого можно положиться. На одном из полярных снимков Алексея – «Хозяин Антарктики» – расправил плечи над своими бочками трудяга, знающий себе цену, техник по горюче-смазочным материалам, могучий бородач Миша Якунин.
Вместо ответа на коварный вопрос о самой памятной по-хвале, что довелось Гридневу слышать про свои снимки, Алексей взял с полки том из собрания сочинений Василия Пескова.
Как-то набрался духу отослать ему в «Комсомолку» несколько снятых «Зенитом» кадров с пингвинами. Ведущий «Окна в природу» быстро ответил письмом: поблагодарил, и в частности за хорошее качество печати, обещал опубликовать кадр «А мне летать охота!», где императорский пингвин замер с поднятыми ластами на фоне самолета.
Через полгода Песков позвонил: публикуем! В его семитомнике на обложку каждого тома вынесена какая-нибудь особо значимая для автора фотография, своя или чья-то. Книгу «Странствия» открывает пингвин-авиатор. Лучшей по-хвалы себе как фотографу Алексей не припомнит.
На другой день Гриднев на ночь глядя позвонил: дескать, имеются сомнения, стоит ли столько внимания уделять его персоне – годовщина-то все же общестудийная. Еле убедил скромника, что ничего зазорного в таком культе личности нет. Руссаровской озонной свежестью сквозит от его снимков, как в эти дни новогодним духом от еловой ветки.
Юлиан НАДЕЖДИН.