Теофиль Готье (август 1861 года).
С Волги Углича теперь почти не видно, так разрослись деревья кремлевского парка и старой набережной. Только церковь Димитрия и Спасо-Преображенский собор на берегу – красный и белый кубики на фоне то зеленых, то желтых лип – отмечают расположение старого центра. А ведь именно река была когда-то главной улицей города. «Это город-музей, город архитектурных, бытовых и социальных анахронизмов. Верно, поэтому насыщен Углич стариной, насыщен ею так, как маленькие города Италии», – писал об Угличе в своей работе «Венок усадьбам» А. Н. Греч (альманах «Памятники Отечества», 1994). Город возник, по преданию, еще в середине
Х века, когда брат киевской княгини Ольги Ян Плескович явился сюда для сбора дани и заложил первую крепость, смотревшую на север, в сторону финно-угорских земель.
Гордость Углича – кремль, территория которого, как и в древности, ограничена рекой Волгой с севера, Каменным ручьем с востока, речкой Щелковкой с запада, с юга же речку и ручей соединил искусственно вырытый ров. Здесь стоят палаты – остатки дворца князя Андрея Большого, Спасо-Преображенский собор, колокольня, церковь благоверного царевича Димитрия. Ближе к мосту через ров – здание бывшей городской Думы. Поначалу кремль был обнесен мощными деревянными стенами с девятью глухими и двумя проездными башнями.
Древнейшая постройка кремля – княжеские палаты, которые напоминают выложенный из камня ларец, изукрашенный тонким кружевом. Они возведены во время правления удельного угличского князя Андрея Большого (1462–1491 годы). И. С. Аксаков – публицист, славянофил, чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел, писал: «Вы чувствуете, что живете в старинном городе: это доказывают вам и историческое воспоминание на каждом шагу, и религиозная физиономия города... Впрочем, древняя старина Углича вся забыта им, вся поглощена памятью о царевиче Димитрии, о котором хранится и передается из рода в род самое живое предание... Да не мудрено уже потому, что смерть его сделалась самым важным и ярким событием в нашей истории.
С именем его вспоминаются имена всей этой эпохи – и Годунова, и Лжедмитриев, и Шуйского…». Эту же мысль настойчиво проводит «Угличский летописец», составленный в конце ХVIII века. Образ Димитрия тесно связывается здесь с единственно осязаемым памятником удельной независимо-сти – княжескими палатами, возведенными в 1480-х годах.
Уже в 1491 году князю Андрею Большому суждено было стать пленником своего московского брата Ивана, а Угличу – опальной окраиной его крепнущего государства, местом ссылки для неугодных.
И вот вдруг через сто лет – надежда: сам царь Иоанн Грозный «благословил стольным Угличем» своего сына. Это уже потом, глядя из Москвы, будут говорить о малых правах, о ссылке и уничижении Годуновым царской вдовы и меньшого Рюриковича – угличане же радовались тогда долгожданной справедливости, ибо «был град Углич велик и многонароден, пространен же, и славен, и всеми благами изобилен, паче инех градов в державе русской сущих».
В 1591 году царевича не стало. Как и столетием раньше, опустел кремль, а город оказался в руках московских бояр. Только княжеские палаты оставались еще зримым знаком былого величия Углича. И вот однажды этот самый «царский чертог» решено было уничтожить. В 1692 году начали строить в кремле церковь, кирпича на стены и своды нового Спасо-Преображенского собора не хватило, и решено было разобрать палаты. Получалось, что всесильная Москва ревниво стирала последние следы былого величия меньшого соседа. «С понуждением», отмечает «Угличский летописец», поднялись мастера на стены ради этого недостойного дела и «ничтоже успеша, и руки их ослабеша». Спустившись, они сказали, что не в силах противиться Божией силе, которая «не пущает их ломать». Воевода сему не поверил и послал других людей. Тогда «двоих человек на землю скинуло, и нимало их не разбило, но просто постави так же, как быху и наверху палат стояли». И третий раз послал воевода работных людей крушить стены железными ломами. Эти удары, далеко разносившиеся по городу, имели грозные последствия для исполнителей: вдруг «напал на них страх велий и ужас,… и принесеся свыше ветр и вихр, что и самому ужаснутися воеводе». Поэтому стоят княжеские палаты до сих пор, «памяти ради и похвалы граду нашему», – заканчивает свой поучительный рассказ летописец.
Да, не любила столичная Москва угличских княжеских палат, служивших напоминанием о трагедии, которая разыгралась здесь весной 1591 года и послужила прологом к «смутному времени» – польско-литовской интервенции: ведь именно во дворе княжеских палат был убит последний сын Иоанна Грозного от Марии Нагой – семилетний царевич Димитрий. «Это было в субботу, после обедни, – пишет Ф. Х. Киссель в «Истории города Углича», – когда «нянька Волохова вызвала царевича на крыльцо и пошла с ним гулять по двору. Тут явился сын няньки Осип Волохов и начал играть с царевичем, потом, взявшись за ожерелье, висящее у царевича на шее, спросил его: «Это твое новое ожерелье?»… При сих словах Волохов вонзил в горло царевича скрытый в руках нож и бросился бежать, оставя нож в месте злодеяния. Царевич упал, обливаясь кровью. Кормилица Ирина Жданова с воплем бросилась к царевичу спасать его, в то же мгновение явились из-за угла Битяговский и Качалов, вырвали царевича из рук кормилицы и довершили злодеяние.… Отчаянный крик кормилицы как гром поразил бедную царицу. Она выбежала на двор и, видя сына, плавающего в крови, бросилась на труп его без чувств. В эту страшную минуту шел из церкви соборной пономарь. Он видел убийство и бросился к первому дому, крича: «Что вы сидите? У нас царевича не стало!» Потом вбежал на колокольню, запер за собою дверь и ударил в набат. Угличане, пораженные необыкновенным звоном, в минуту наполнили собою царский двор. Народ бросился на Битягов-ского, и тысячи камней полетели на голову злодея.… Стон и вопль раздавались над телом несчастной жертвы. Все с царицей чувствовали, что с ангельской душой царевича отлетело все счастие, все надежды Нагих и угличан».
Трагической оказалась впоследствии и судьба матери царевича – Марии Нагой. Обвиненная Борисом Годуновым в «небрежении», ставшем причиной смерти наследника престола, она была выслана «на пределы Белозерские», в глухую пустынь св. Николая, что на Выксе, где и была пострижена в монахини под именем инокини Марфы. Вскоре Марию Нагую перевели в Горицкий Воскресенский монастырь на Шексне.
В 1592 году она сделала вклад в соседний Кирилло-Белозерский монастырь – покров с изображением Кирилла Белозерского. Примечательно то, что шит он был Марией Нагой, слывшей искусной мастерицей лицевого шитья, еще в 1587 году, в пору ее пребывания в Угличе. Предназначался покров, судя по шитой на нем надписи, для Белозерской обители как вклад царевича Димитрия за «здоровье его отца и матери», а поступил в Кирилловский монастырь уже после его смерти как вклад матери «по убиенному сыну».
О последующих за смертью царевича Димитрия событиях можно сказать строками поэмы А. С. Пушкина «Борис Годунов»:
…я Литву
Позвал на Русь, я в красную Москву
Кажу врагам заветную дорогу!..
Но пусть мой грех падет не на меня –
А на тебя, Борис-цареубийца! –
Вперед!
Польско-литовская интервенция принесла угличанам неимоверные страдания. Множество народа – и древний угличский кремль тому безмолвный свидетель – пало от рук захватчиков, использовавших в своих корыстных целях имя царевича Димитрия. Местный краевед Федор Киссель подробно описывает три битвы угличан с поляками. Вот фрагмент одной из них: «Поляки приступили к собору ( Спасо-Преображен-скому – прим. ред.), но долго не могли выломать дверей его. …Вдруг церковные двери с треском упали на пол – крики, вопль и отчаянный стон наполняли и потрясали своды священного храма.… Все пали, и пол храма затоплен был кровию, трупы плавали в нем, как в луже. Особенно мстили духовенству за то, что оно поощряло угличан стоять за веру своих предков, истреблять поляков и не сдавать города. В царских палатах были также выломаны двери. Здесь столько было изрублено женщин, что даже царские погреба наполнились кровию. Были взяты все храмы, все здания, все домы…».
Но вот «суровая зима смуты» миновала, поляки были изгнаны из русского государства, города начали отстраиваться. Наступала эпоха петровских реформ, многие из которых современники воспринимали как новую интервенцию – теперь уже на сами устои жизни. Угличский кремль помнит одно трагикомическое событие, связанное с царскими нововведениями.
Представьте себе старообрядца екатерининского времени, испытывающего недоверие к царю, ибо многие считали Петра I «подмененным царем» и напряженно ждали конца света, действия самого правителя, которые мягкими не назовешь, плюс всегдашнее неуемное рвение исполнителей на местах. А далее «Угличский летописец» сообщает:
«В лето 7214» (в 1706 году) почти одновременно пришли в Углич два царских указа: о наборе солдат в шведскую кампанию и о кардинальном изменении облика горожан. Предписывалось носить немецкое платье и брить бороды. Указ предусматривал и штраф: «за платье – по сороку копеек в каждый день, а будет кто и с бородой, то противу того – вдвое» (для сравнения: во времена Екатерины пуд ржаной муки стоил 32 коп., а пуд мяса или рыбы – 60 коп.). Угличане решили совершить в церкви Димитрия молебен о помощи против шведов и просили двух дворян, замещавших на время воеводу, пустить «в город» (то есть в огороженный кремль) людей в старом платье и с бородами. Городские соуправители вроде бы разрешили, а один из них – Стефан Опаченин даже пошел со всеми в церковь и молился о державе и воинстве. Второй же, Афанасий Пустобояров, вдруг поддался «наваждению вражию» и замыслил «злоковарственно сотворити лукавое и неподобное дело». К концу молебна он явился в кремль «с воины как на некую со врагами брань изыде», велел запереть ворота и двинулся к церкви. «Видеша того Афанасия безстудно к ним, аки волка пришедша, и зубы своими скрегчюща», горожане поняли обман и уж совсем оробели, когда их окружили воины. Афанасий велел писцам «по народу обходя, переписывать в неисправленном платье и бородах». Дело оборачивалось весьма ощутимым штрафом, потому некоторые, спасая свои кошельки, пустились в бегство, но столкнулись у ворот со стражей. «Бысть тогда от воин нападение на гражданы ...и терзание одежд и брад, начаша бо бегущих ловити с богомолия и одежды их рвати, и драти, и брады ножами урезывати. Не дающих же того безчестия сотворити бити, и по земле за брады влачити, и власы брад руками изрываху».
Оставшиеся в церкви тем временем горячо молились святому о заступничестве, но и им пришлось, наконец, покинуть убежище. У дверей стояли «воины со оружие» и писцы с перьями: «как над врагами некиими ярость великую показующе и люто взирающе». Один из подьячих, записывая сограждан, бранился и задел в увлечении благоверного царевича Димитрия. Тогда все и началось... Ругатель вдруг забился в «бесновании», длившемся более часа. Пустобояров со своими людьми отступил к воротам и приказал было писать там. Но у другого писаря «рука усоше и недейственна бысть», а третьего нечистый дух «ударил о землю крепко и безгласно сотвори» – его унесли полумертвым. Афанасий написал донос Петру I, обвинив всех горожан в ворожбе. Царь, прочитав, «разгневался на град Углич» и послал для дознания думного дьяка Ивана Петровича Ушакова. Розыск велся весьма бурно: горожане обличали Пустобоярова в «оболгании», тот упорствовал в своем. И тут постиг Пустобоярова «гнев Божий по его злохитрому пронырству»: случился ему в самый час лжесвидетельства «недуг велий, глаголемый дизиндерий, сиреч чревная болезнь», и на третий день «изверже свою душу окаянный
и от временнаго наказания на вечную и будущую казнь отыде».
В большом изумлении покидал думный дьяк Углич. Его доклад царю был в пользу горожан и произвел, кажется, сильное впечатление. Петр I «переложился на кротость
и не дерзнул более никакого гнева послать на Углич... ради великаго царевича Димитрия». Он даже «простил всех граждан от тех пошлин» и разрешил носить привычное платье и бороды не брить. Поэтому даже спустя сто лет, в 1802 году в описании города отмечено: «В немецком же платье ходят и бороды бреют не более из купцов как человек до шести».
На календаре российской истории 1917 год отмечен червленым цветом: как и любой государственный переворот,
он сопровождался насилием, а, значит, пролитием крови.
Но в Угличе, по воспоминаниям очевидцев, советская власть была установлена мирным путем, без сопротивления – большевики просто-напросто в свои планы сограждан не посвящали
и действовали «аки тать в ночи». Вот что было напечатано на страницах местной газеты к очередному юбилею ВОСР еще в советское время: около полуночи с 11 на 12 декабря в трактире Худякова тайно собравшиеся члены комитета приняли решение взять власть
в свои руки. В полночь вооруженная группа рабочих и крестьян подошла к зданию Думы, где тогда размещался подчиненный Временному правительству комитет спасения Родины и революции, разоружила охрану и ворвалась
в здание. Затем был ликвидирован буржуазный комиссариат, заняты казначейство, почта и тюрьма. Днем по городу было объявлено, что власть переходит в руки угличского военно-революционного комитета.12 декабря на вечернем совместном чрезвычайном заседании, проходившем
в здании городской Думы, комитет объявил о ликвидации органов буржуазной власти и провозгласил новую, советскую, власть в лице уездного исполкома рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, состоящего из двадцати трех человек во главе с местным большевиком Григорием Дувакиным. Так на территории древнего кремля свершилось еще одно историческое событие, определявшее жизнь угличан в течение 74 лет.
«…Проплывая по одной из излучин Волги, мы услышали возгласы наших спутников:
– Углич! Углич!
Я поднял голову и увидел на горизонте целый лес колоколен».
Александр Дюма
«Путевые впечатления в России», 1858 год
Оказывается, традиция – подплывать, окидывать взглядом берег, сходить по деревянным мосткам — в Угличе давняя. Но продолжим читать Дюма: «Пока мы поднимались по склону холма, наступила ночь… Все было заперто, мы послали за ключами… Священнослужителям сказали — не знаю, какой шутник до этого додумался, – что я английский посланник, а мои спутники-офицеры сопровождают меня по приказу императора Александра. После такого сообщения можно не спрашивать, какой мне был оказан прием…»
Как будто ничего и не изменилось, даже уловки гостей города: ближе к вечеру все «косят» под VIP, то есть, говоря по-русски, очень важных персон. Река есть река – то туман,
то поломки: музейные сотрудники с ключами и смотрители в бирюзовых халатах и теперь высматривают в летних сумерках какой-нибудь заплутавший ковчег с туристами. Ждут, отпирают тяжелые двери, потом провожают взглядом нарядные огни за поворот реки.
Старинный город на плавной дуге берега – не столица, не провинция, а воронка времени, затягивающая в свою глубину или выносящая на поверхность какие-то события, истории, вещи из давно ушедшей жизни. И старые обиды тоже… Как-то однажды кочегар музея назидательно объяснял столпившимся вокруг него туристам: «Если бы Бориска Годунов не убил Димитрия, Углич сейчас красовался как столица, а Москва была бы как Углич». Из этих уст прозвучало неприкосновенно хранимое архаичное понятие, сформулированное угличским летописцем еще в XVIII веке: Борис Годунов – «темная гагрена» (гангрена ?), убив «государя-царевича», навсегда «похитил угличское княжение»,
а было оно старше московского. Памятен здесь и XV век, когда Углич и Москва смотрели друг на друга в зыбком равновесии, и еще не было предрешено, кто возвысится до столицы государства Российского. Город бережет смутное сознание своей стольности
и претензии именоваться «Третьим Римом», наследником христианской Византии, но только все это – под патиной времени. Однако особый дух Углича, как избранного Богом города, его древнего кремля, где происходили события, повлиявшие на историю России, всегда побуждал путешественников, паломников и гостей писать – письма, путевые заметки, очерки местной истории, с отрывками из которых вы и познакомились.
Всегда рады видеть вас в Угличе!
