«Братишки, моя фамилия – Галимов!»

Сразу после падения самолёта всероссийские и местные телеканалы транслировали интервью с двумя рыбинскими омоновцами – командиром отделения лейтенантом Дмитрием Коноплёвым и мотористом прапорщиком Олегом Смирновым. Однако в те сюжеты вошло далеко не всё. «Полицейский вестник» берётся восполнить этот пробел.

– Мы патрулировали на своём катере на глиссаде, – рассказывает Олег Смирнов (глиссада – линия посадки самолётов. – Прим. авт.), – чтобы местные обладатели плав­средств не имели возможности с воды зайти в зону, где садятся лайнеры с гостями. До аэропорта было около трёхсот метров.

– Около 16 часов увидели, как взлетал самолёт, – подключился к беседе Дмитрий Коноплёв. – Он летел очень низко. Мне уже тогда показалось, что лайнеру не хватит расстояния, чтобы подняться. На наших глазах он перескочил через заборчик, ограждающий ВПП, и сбил левым крылом сигнальную мачту. Потом завалился на левый бок и упал.

Мы увидели взрыв, столб огня и чёрного дыма. До нас было около трёхсот пятидесяти метров... Сначала показалось, что всё это мне снится, даже хотелось ущипнуть себя. Потом мы подняли якорь, завели мотор и двинулись к месту катастрофы. Было видно, что со стороны аэропорта в ту же сторону понеслись полицейские и пожарные машины.

Дальше было то, о чём рассказало телевидение: выживший Александр Галимов (видимо, сидевший в хвосте самолёта) брёл в воде, по подсказке омоновцев отыскивая пологое место на берегу, где не было горящего авиационного бензина. Впрочем, омоновцы не узнали в обгоревшем человеке известного хоккеиста. Не имея технической возможности причалить на катере (с глубокой осадкой под Рыбинское море), они всё же сделали это и подняли Александра на борт.

– Здоровый парень. Забрался к нам без посторонней помощи. Я лично знал в лицо Галимова, но тогда я его не узнал, – говорит Коноплёв. – За кисти рук мы вытащили (за остальные части тела брать его было невозможно – кожа слезала лохмотьями), опустили вниз и закрыли все люки. Ему было очень холодно, Александр просил его согреть, и мы накрыли его спальным мешком.

По инструкции это не положено – прикосновение чуждой поверхности к обожжённому телу причиняет дополнительную боль, но он очень просил… Да и дело было в шоке – Галимов не чувствовал своих ожогов.

Мы с ним всё время разговаривали, чтобы он не ушёл в себя, не замкнулся. О чём? Саша спрашивал у нас, что у него с лицом, о судьбе остальных ребят: спасся ли кто-нибудь кроме него? Порой уходил в забытьё, терял связь с реальностью: спрашивал, что с ним, где он?

– Помню, – добавляет лейтенант Коноплёв, – просил позвонить жене. Я ответил, что когда врачи позволят, он сделает это сам. Мы в это время гнали по Волге в сторону речного порта. Уже сообщили «скорой», но там нас неправильно поняли, поэтому машина пришла с опозданием.

– Эмоции? – подключился к разговору Олег Смирнов. – Мы об этом не думали. Надо было спасать человека.

– ...Сильный парень, – повторяет Дима Коноплёв. – До машины «скорой помощи» он шёл сам. Только тогда он сказал: «Братишки, моя фамилия – Галимов!»

Мне на днях показали кадры с места катастрофы «не для зрителя». Меня поразило то, что изуродованные, обгоревшие тела спасатели прикрывали хоккейной формой «Локомотива». Вещи уцелели там, где погибли люди. Это выглядело так, будто погибших в бою солдат накрывают боевыми знамёнами с названиями боевых частей.

А может, в этом есть свой смысл? Имя «Локомотива» осталось – значит, команда возродится.