«Юра, вставай», – тормошила мать спавшего сынишку. Первое, что он увидел, проснувшись, – качающаяся из стороны в сторону лампочка. Слышался дребезг посуды в шкафу. «Скорее, скорее одевайся», – торопила мать сонного парнишку. Она схватила его в охапку, выбежала на улицу, в ночную темноту, а там суматоха, крики людей, вой собак, всюду горят костры...
Ярким пятном осталась в памяти Юрия Жаркова картина землетрясения. Было ему тогда года четыре, а произошло это стихийное бедствие на Камчатке. Там, на побережье Берингова моря, в поселке Оссора, родился будущий художник. Вскоре родители переехали на противоположную сторону Камчатки, на побережье Охотского моря.
В рыбацком поселке, где прошло раннее детство Юрия Дмитриевича, жили камчадалы (так зовут в тех местах коренные народности), а также русские, корейцы. Кругом стояли бараки, вдали, в голубой дымке, виднелась Ключевская сопка. Рыбаки уходили в море на лов, а на берегу их ждала босоногая команда. Мальчишкам давали огромные рыбины, они брали их за жабры, волоча хвосты по земле. Если на Большой земле кетовая икра водилась только в партийных закромах, то здесь она была в каждом доме и ели ее досыта.
От той экзотической жизни на краю света в памяти остался вкус жареной сои и котлет из медвежатины. А еще – рассказ матери о том, как везли ее в город рожать на «скорой помощи» в виде деревянного ящика с красным крестом, прикрепленного к нартам, на которых восседал каюр-камчадал. В этом ящике и привезли Юру домой. Стоял февраль, была жуткая пурга, вдоль улиц натягивали канаты, люди цеплялись за них, чтобы ветром не сдувало.
Камчатка – зона пограничная, закрытая, врагу не просочиться. Но вот однажды, выглянув из окна, Юра увидел человека, которого вели пограничники с автоматами наперевес. По поселку поползли слухи: американский шпион. Подойти к шпиону было страшно, а вот к местной сумасшедшей по имени Любчиха – запросто. Эта женщина со «съехавшей» на идео-логической почве «крышей» (когда-то она работала крупным партийным работником) ходила по поселку и в своих пламенных речах говорила о правде и справедливости. Она долго их искала, да не нашла, оттого и свихнулась. Для мальчишек Любчиха была просто дурочкой, которую можно было дразнить.
Когда Юре исполнилось шесть лет, мать, к этому времени расставшись с отцом, решила перебраться на свою родину, в Саратов, где жила бабушка с Юриным старшим братом. Надо заметить, что в роду Юрия Дмитриевича переплелись представители антагонистических, с пролетарской точки зрения, классов. Его дед по материнской линии воевал в Чапаевской дивизии, а по отцовской – владел пароходами в Астрахани, за что и был расстрелян как чуждый рабочему классу элемент.
Уехать с Камчатки оказалось не так-то просто. Корабль, который должен был забрать 20 пассажиров, не пришел. Они ждали его, временно поселившись в сарае, отапливаемом печкой-буржуйкой. Ждать пришлось полгода. Длительное ожидание измотало взрослых, а ребятишек охраняло от невзгод радостное восприятие жизни.
Наконец корабль появился. Было ветрено, море штормило. Людей погрузили на баржу и повезли к стоявшему вдали на рейде кораблю. На борт пассажиров поднимали в огромной сетке при помощи лебедки – зрелище не для слабонерв-ных. Тем, кто боялся высоты, завязывали глаза. «Вира! Майна!» – раздавалось с кораб-
ля. Крепко вцепившись ручонками в материну юбку, Юра ут-кнулся в нее лицом. Сетку болтало так, что сердце замирало. Последний толчок – и толпа оказалась на палубе.
Корабль взял курс на Владивосток. Медленно уходила за горизонт экзотиче-ская земля горячих источников-гейзеров, действующих вулканов, оленьих пастбищ и тундровых ягодников. Курившийся Толбачек растворялся в вечернем сумраке. Через неделю корабль прибыл во Владивосток.
Владивостокский порт произвел на шестилетнего мальчонку, ничего ранее не видавшего, кроме рыболовецких суденышек, ошеломляющее впечатление: море огней, огромные корабли-красавцы, пароходные гудки. Дальнейший путь на запад пролегал через всю Россию по железной дороге. До Москвы поезд шел две недели.
После изобильной рыбой и икрой Камчатки Поволжье показалось Жарковым голодным краем. В Саратове Юра пошел в школу, закончил четыре класса. И вновь переезд, на сей раз на Север, в небольшой городок Печору. Если сложить все пути, проделанные Жарковым в детстве при переездах, получится дорога длиною свыше десяти тысяч километров. Итак, новое место жительства «у Печоры, у реки, где живут оленеводы».
В этих диких таежных местах в будущем художнике впервые проснулось видение красок окружающего мира. От сверкающего, ослепительно белого хрустящего снега, ярко-синего бездонного неба захватывало дух. Запомнилась картина осени в тайге: стеной стоят черные ели, а на их фоне как жар горят золотые березы.
В Печоре судьба свела Жаркова с Юрием Васильевичем Климовым. Это был первый учитель рисования, который научил его держать кисть в руках и переносить красоту природы на холст. Благодаря ему парнишка шаг за шагом входил в мир искусства: научился слушать и понимать классическую музыку, читать и собирать книги по живописи.
Однажды, зайдя в магазин, Юра увидел альбом репродукций Федора Васильева. Со всех ног понесся домой за деньгами, боялся, что купят альбом. Какая досада: матери дома не оказалось. Еле дождался, получил деньги и бегом в магазин. Книга стояла на месте. Вечерами подолгу Юра разглядывал пейзажи талантливого, ушедшего из жизни совсем молодым живописца. Мать не жалела денег ни на книги, ни на краски, хотя поднимать одной двух сыновей было ох как нелегко. Но она, наверное, чувствовала, что увлечение сына рисованием – не забава, а будущая судьба.
Зинаида ШЕМЕТОВА.