В летние каникулы всем двором выезжали в лес: завод, где работали наши родители, выделял для этого автобус. Устраивали соревнования, получая в награду за победу в них книжки про юных и отважных героев Великой Отечественной. Потом эти книги переходили из рук в руки.
Не у каждого из нас был свой велосипед. У родителей не хватало денег, чтобы купить его, или просто некуда было поставить в тех маленьких комнатках коммунальных квартир, где ютились наши семьи. Велосипеда не было, но не было и ребят, кто не умел бы на нем ездить. Не дать товарищу прокатиться считалось делом постыдным. «У-у, жила!» – летело вслед тому, кто осмеливался на это. На следующем круге хозяина-велосипедиста обязательно останавливал кто-нибудь из ребят постарше, посильнее и, едва не стащив с седла, передавал велосипед попросившему. Но проехать на нем можно было только один малый круг двора, замахнувшемуся на большее велосипед больше не давали.
В «вышибалы» мы играли подъездами или даже семьями, составлявшими команды, – столько было ребятни! А еще были «штандер», «казаки-разбойники», конечно. Мы бегали почти по всему городу, оставляя на стенах домов чуть заметные метки для противника. Все больше и больше узнавали улицы и улочки, проходные дворы и лазейки, знакомились со всей окрестной детворой, заводили друзей. В эти самые «казаки-разбойники» мы потом играли двор со двором, а порой и улица с улицей. Где все это сейчас?..
Я смотрю на бледных, накурившихся пацанят уже другого своего двора, который и двором-то не назовешь. Скучное пространство зимой и летом. Ни «классов», расцветивших серый асфальт, ни гомона девчонок, прыгающих через веревочку. Вон они, одетые во взрослую не по годам одежду, уныло присели на скамеечку и, встав, засеменили куда-то. Мы были другими в одиннадцать лет...
На остановке трамвая и троллейбуса дежурили парами или тройками. «Дяденька, не надо бросать билет на землю, вон урна», – говорили мы кому-то из взрослых. На руках у нас – голубые повязки с тимуровской звездочкой. Мы боролись за чистоту в своем городе, и взрослые, это удивительно сегодня, не возмущались, а слушали нас и даже, извинившись, поднимали брошенную бумажку или окурок, чтобы отправить их в урну.
Еще мы дежурили у переходных дорожек и, завидев старушку, бросались к ней: «Вас перевести?» «Спасибо, детки», – слышалось в ответ, и мы, важные, вышагивали с бабушкой по дороге под зеленый свет светофора.
Мы даже одергивали матерящихся дяденек – как редок был мат в то время, – обещав им сейчас же позвать дядю Толю – милиционера, нашего участкового, который, кажется, всегда был у всех на виду. Он, бывало, катал нас по очереди в люльке мотоцикла, объезжая свою территорию, чтобы заглянуть к кому-то из подопечных.
Мы высаживали во дворе цветы, а когда-то наши братья и сестры или даже родители посадили здесь кусты и деревья, которые мы потом охраняли. Никому в голову не приходило кидать в дерево ножичком, хотя «в ножички» мы тоже играли. На земле.
Мой старый двор... Он давным-давно изменился. Почти все коммуналки превратили в отдельные квартиры, в последние годы скупленные людьми состоятельными. Они разукрасили дом пластиковыми рамами и закрыли на замок все подъезды. Во дворе не видно ребятни. Он забит машинами. Старые деревья вырублены, и ветер гоняет по двору мусор и собачий лай.
Я грущу не о детстве. Я грущу о наших дворах, которые делали нас одной большой семьей. Учили стоять за своих. Хранить то, что вручено тебе. Учили дружить, работать, помогать, беречь. Учили совестливости и ответственности, жалости и любви – ко всему, что нас окружало... Все это не было само по себе. Находились люди, их тогда называли активистами-общественниками, которые собирали вокруг себя детвору и взрослых, и пустыри превращались в сады. Я знаю, многие хранят такую добрую память о нашем дворе, о других, подобных ему. Неужели все это останется только памятью?
Ирина ВАСИЛЬЕВА,
бывшая жительница
проспекта Ленина.
