При всем богатстве и разнообразии работ, предложенных для лицезрения, можно без труда вычленить две темы, которые автор планомерно развивает в своем творчестве. Это знаменитые никифоровские «нюшки» (в смысле обнаженная натура) и натюрморт.
В отношении «обнаженки» Иван Васильевич явно исповедует кустодиевский принцип – хорошего человека много не бывает. Посему обнаженная натура кисти Никифорова радует глаз не только полнокровностью, но и «полномясностью». Помешанным на бесконечных диетах современным девицам променад по данной выставке показан в медицинских целях. Живут же тол-стяки и толстушки на картинах Ивана Васильевича полноценной жизнью: в бане моются, и на русалок сети ставят, и вокруг елки летку-енку самозабвенно отплясывают – и ничего, не стесняются своих мощных телес. Не совсем, правда, понятно, почему они при этом голые. Хотя можно предположить некую благосклонность их создателя к последователям известной жизненной философии нудизм. Для тех, кто не в курсе: это те индивидуумы, которые категорически не согласны с Чеховым, полагавшим, что в человеке все должно быть прекрасно: и душа, и лицо, и одежда, и мысли. По мнению нудистов, «одежда» в этой «прекрасности» – совершенно лишняя.
Однако нельзя не отдать должное художнику: эти ню-зарисовки не воспринимаются как похабные картинки именно в силу присутствия в каждой из них специфического никифоровского юмора. Одна серия «Русалки» чего стоит! Вот поймал такой чудак в неглиже русалку (тоже, понятное дело, раздетую), а добыча-то раз в пять покрупнее незадачливого рыбака будет. И что, спрашивается, он с ней делать собирается? Ни на сковороду, ни для любовных утех дева-рыба не годится – русалка, одно слово. И стоишь, и ломаешь голову над проблемой нарисованного героя – дескать, не было заботы, да купила баба порося... А на такую мелочь, что герой-то голый, и внимания не обращаешь. Не до пустяков, право слово. Кому не нравится, пусть на натюрморты смотрит, там все предметы «одеты» как полагается.
Кстати, о натюрмортах. Уж случайно так они подобрались на этой выставке или была у автора некая задумка, но только вот на большинстве натюрмортов отчего-то присутствует шахматная доска. А там, где ее якобы нет, светотень с успехом заменяет разлинованное черно-белое пространство. Как будто обыденные предметы – рюмка, графин, ваза с цветком – вознамерились разыграть некую партию, да так и не решили, кто играет белыми, а кто – черными. И что удивительно, ни на одном холсте нет ни одной шахматной фигуры – лишь доска. Да и названия картин не способствуют прояснению ситуации. Вот, к примеру, натюрморт с неизменной доской, на которой в произвольном порядке расположились рюмка, графин, подсвечник, странного вида сосуд, при виде которого подсознание выталкивает полузабытое воспоминание о химических опытах. Необычная, конечно, комбинация предметов, но название просто вгоняет в ступор... «Битлз». В чем смысл? Вот убейте меня – не понимаю. Можно предположить некую аллегорическую ассоциацию, что с момента рождения человек становится пешкой или фигурой (рюмкой либо ретортой?) в бесконечной партии, которую разыгрывают два великих гроссмейстера – Жизнь и Смерть. Но уж слишком мудрено. И палитра красок, на мой взгляд, используемая автором в натюрмортах, мрачновата, как будто (уж доиграем в предложенные ассоциации) ему заведомо известно: непременно победит тот, кто играет черными фигурами.
Возможно, окажись в экспозиции третье жанровое направление – портрет или пейзаж, каждое из представленных заиграло бы иными, более яркими красками. А так из объятий озорных ню попадаешь в сумрачный, расчерченный мир натюрмортов, из огня да в полымя... Контраст, конечно, полезен для остроты восприятия, но в разумных дозах.
Лариса ДРАЧ.