ЗОЯ У ПАПЫ
Зоя Ивановна не коренная ленинградка, родилась и выросла в ярославской деревне Мусорово Борисоглебского района. В Ленинграде было много родственников, и родителям Зои тоже хотелось туда.
Первым поехал папа, как говорили у них дома, «зарабатывать квартиру». Устроился на завод им. Козицкого. Окончив семь классов, Зоя отправилась к нему и поступила в ФЗУ при том же заводе. Папа жил в общежитии, поэтому её поместили у дяди: у того с женой уже была своя комната на Васильевском острове недалеко от завода.
В ФЗУ кроме основных предметов по специальности «слесарь-механик» учили стрелять, перевязывать раны, но певунье и плясунье Зое в голову не приходило, что это когда-нибудь может пригодиться. Ей было шестнадцать лет, и даже когда война началась, она не сразу поверила, казалось, что это всё так далеко, что до неё никогда не достанет.
В первые же дни папа ушёл на фронт. Фэзэушники теперь не только учились, но и работали, Зоя – в одном из цехов в ОТК. Город темнел и съёживался с каждым днём, продукты выдавали по карточкам, и нормы становились все скуднее.
Однажды её вызвали в проходную. Там сидел папа – худой, обросший, почему-то особенно бросились в глаза замусоленные брюки, разодранные на коленках в клочья. Как выяснилось потом, он воевал в партизанах, отряд разбили, оставшихся в живых переправили в Ленинград на поправку.
А какая могла быть поправка в осажденном городе?
Папа вернулся на свое рабочее место на заводе. Чем-то их там подкармливали, но силы у него убывали на глазах. Зоя его очень жалела, весь свой дневной рацион приносила папе, и вечером, разогрев на самодельной печке, они съедали его вместе. На завтрак Зое давали ложку чечевицы, на обед – «суп», разболтанную в воде ложку муки, и 125 граммов хлеба, на ужин воду с капустными листьями. Всё это вместе взятое помещалось в пол-литровой банке.
Зоя жила теперь в папином мужском общежитии, подниматься на пятый этаж к дяде сил уже не хватало.
По ночам в общежитии кричали: «Дайте хоть что-нибудь поесть!» У многих была цинга, дизентерия. Утром приезжала машина, и в неё грузили мёртвых. Покойники были погрызены крысами.
Зоя совсем истощала. Зимой 1942 года объявили, что их училище эвакуируют в Омск. Отец наставлял: «Старайся добраться к матери» – и уговорил взять с собой два рюкзака одежды: в деревне с матерью оставалось ведь ещё двое детей.
Через Ладожское озеро машины шли под обстрелом, но Зое после Ленинграда уже ничего не было страшно. На той стороне их погрузили в «телячьи» вагоны, и эшелон тронулся.
В вагоне топилась маленькая печка, подростки сгрудились вокруг неё, и поезд уносил их в новую, неизвестную жизнь. Для многих эта жизнь, впрочем, так и не настала. Несмотря на то, что какая-то кормёжка в дороге была, на каждой станции выгружали мёртвых.
«Я ВАС НЕ ЗНАЮ»
Доехали до Буя. Если умирать, так на ярославской земле, решили они с подружкой (та была из Данилова) и отстали от эшелона. Волоком притащили вещи на вокзал и стали ждать поезд на Ярославль.
Очень хотелось есть. У Зои было мыло, у подружки новый чемоданчик, содержимое которого она вытряхнула в наволочку, и они пошли по Бую меняться. За мыло и чемоданчик им дали стакан молока и чугунок картошки. Съели тут же, прямо в очистках, и есть захотелось ещё больше.
Откуда только смелость взялась! Добрались Зоя с подружкой до какого-то железнодорожного начальника, сказали, что отстали от поезда, и попросили талончик на хлеб. Поглядев на них, талончик им выдали, но в ларьке выяснилось, что хлеб привезут только через час, а то и через два. А отправку поезда уже объявили. Не пропадать же талончику! Девчонки заметались по перрону: «Талончик –40 рублей!» Думали, продадут, а на эти деньги на следующей станции купят что-нибудь покушать.
Но тут милиция. За ворот их – и в отделение. По военному времени это был серьёзный проступок. В милиции, правда, пожалели и отпустили. И с поездом вышло всё в порядке: оказывается, посадку до того объявили на другой, а ярославский подошёл только что. Легла Зоя на полку, прикрыла глаза и как провалилась в сон.
Проснулась, когда поезд подходил к Данилову. Вещей нет. Ей не было жалко украденного и вообще не хотелось уже ничего. Подружка сошла, и Зоя осталась одна. Сил больше не было. Она лежала на своей полке и равнодушно думала: «Я умираю».
Поезд пришёл в Ярославль на Московский вокзал. Зоя кое-как добрела до скамеечки. Вокруг сновали люди, у каждого свои дела. В полузабытьи увидела незнакомого мужчину, он подошёл и протянул ей на бумажке горсточку манной каши.
Зоя не помнила, как уже поздно вечером добралась до Ростова, денег с нее не спрашивали. Ночь провела на вокзале. Рано утром пошла к Каменному мосту. Через каждые пять шагов садилась отдыхать. Где-то на полпути вышел из дома человек, вынес хлеба. Зачарованно глядела, как он отрывал для неё ломоть, и проглотила его не жуя.
Каменный мост был в Ростове самым бойким перекрёстком. Здесь останавливались грузовые машины, приезжавшие со всей округи, отсюда же они развозили народ по всем направлениям.
– Мимо меня шли люди, и я слышала, как говорили: «Ой, наверное, из Ленинграда! Вроде еще молодая». И тут я увидела наконец знакомое лицо. Женщина из нашего колхоза! Я к ней. Она: «Я вас не знаю». Объясняю: «Я – Зоя, Шуры Пискарёвой дочка». Тут она как начала плакать, и все вокруг заплакали тоже.
То, что произошло дальше, Зоя Ивановна будет помнить, пока жива.
– Я стою, вокруг плачут, а к Каменному мосту идёт женщина в полушубке. Под мышкой у неё валенки. «Зоя, это ведь мать твоя», – слышу рядом голос. Ору: «Мама!» А мама смотрит на меня и ничего не может понять. А потом мама стала кричать. Плакала и кричала на всю Ленинскую улицу. Люди её ругают, а она всё равно кричит. Тут подошла машина, и нас посадили без оче-реди.
Машина довезла Зою с мамой до Борисоглеба. Мама нашла там подводу и все двенадцать километров до дому продолжала кричать накрик.
Что касается Зои, то она уже ничего не чувствовала. Казалось, всё происходило не с ней, а с кем-то другим. Помнит, как в тумане, что дома все с неё сняли, валенки разрезали – с опухших ног они уже не слезали. Всю одежду сожгли.
На счастье топилась баня. Зою туда. Отпарила её мама, отмыла, надела на неё своё платье.
– Как на кол. Я ведь до войны была пухленькая, а тут один скелет остался. И вот лежу я дома – вокруг чистота, суббота, половички застелены. Три месяца лежала. Мама кур резала, бульончик мне варила. А мне мало, я всё время есть просила. «Умрёшь ведь, – уговаривала мама, – нельзя тебе помногу». А я думала: пусть умру, только бы наесться досыта.
Соседи приходили. Охали. Не верили, что Зоя встанет. Но как-то мама пошла за соломой, и Зоя за ней. С того дня начала поправляться.
Однажды заглянул председатель сельсовета: пора, мол, Зое выходить на работу. Мама замахала на него руками: «Что ты, она же только на ноги встала». Но тот как отрезал: или пусть выходит на работу в сельсовет, или её пошлют на окопы.
Так Зоя стала заведующей избой-читальней.
Кроме выдачи книг и культмассовой работы на ней был ещё план сельсовета по сбору тёплых вещей для фронта. И тут у Зои открылся вдруг талант организатора. Она сколотила команду из соседских девчат и пошла с ними по деревням собирать шерсть. Вечерами после работы девушки усаживались вместе: кто щипал эту шерсть, кто прял. Из подготовленной пряжи вязали носки, варежки с двумя пальцами (чтобы удобно было стрелять), а сверх того шили кисеты, писали письма, вкладывая их в свои посылки.
Сколько благодарностей тогда пришло в деревню!
«КОГДА ЖЕ ТЫ УЙМЕШЬСЯ?»
Кончилась война. Как потом выяснилось, папа всё-таки вернулся на фронт и погиб под Нарвой. Дядя, у которого жила Зоя, тоже погиб, а его жена умерла в блокаду.
В 1946 году деревню Мусорово стали электрифицировать. Бригадир электриков Анатолий приглянулся Зое, а она ему. Вскоре они поженились, родилась дочь Тамара, и они уехали в Ярославль. Здесь родился сын Вадим. Потом муж тяжело заболел, стал инвалидом. В 39 лет Зоя Ивановна осталась вдовой.
Работала в цехе мороженого на мясокомбинате, в других цехах – все 47 лет своего трудового стажа простой рабочей и обязательно членом цехкома. Репетиции, спевки, концерты, выезды в район на гастроли – это была её стихия. Вопреки всему тяжёлому, что выпало в молодости. «Когда же ты уймёшься?» – вздыхали домашние. А она всё не унималась, ушла на пенсию только в 75 лет.
Сейчас Зоя Ивановна хозяйничает дома. Сын в Москве, она живёт с дочкой и зятем, у неё две внучки и правнук. Больше всего на свете она любит угощать, и не только своих. Балкон застекляли, Зоя Ивановна рабочих три раза в день кормила, в том числе фирменными картофельными пирожками с мясом. Лестницу ремонтировали – сесть за стол ремонтники постеснялись, так она им обед на подоконник выносила. Сантехники что-то там в доме делали, она их тоже кормила. Сантехники эти прямо-таки растрогались: «Что, бабушка, у тебя неисправно – только скажи».
– Всё подкрутили, всё наладили, – улыбается Зоя Ивановна.
Мы пьём чай с пирогами, испечёнными в мою честь её дочерью Тамарой Анатольевной. Зоя Ивановна сокрушается, что не удалось угостить меня пирогами её собственного изготовления, на дрожжах, и лицо её светится добром и радушием.
Зое Ивановне скоро 83 года. Не верится, что это ей было когда-то 16 лет, и всё, что тогда случилось, произошло с ней. Но ведь с ней!
Татьяна ЕГОРОВА