Слышали ли что-нибудь о судьбе 18-й стрелковой дивизии, сформированной в Ярославле и попавшей в окружение, чье знамя хранится сейчас в музее в Хельсинки? Вопросы, поставленные в статье «Приказано забыть» («Северный край», 24 апреля с. г.) не оставили равнодушными наших читателей. В числе тех, кто откликнулся на публикацию, оказался учитель, руководитель кружка «Юный историк» 36-й ярославской школы Виктор Сергеевич Латышев. Он прошел «от» и «до» Великую Отечественную и, как теперь выясняется, финскую тоже. Впрочем, о ней он привык не распространяться. «Когда однажды в какой-то анкете я упомянул о своем участии в финской кампании, эту строчку у меня просто вычеркнули», – рассказывает Виктор Сергеевич.
Срочную службу Латышев проходил на Западной Украине. В армию попал по «ворошиловскому призыву», когда впервые поставили под ружье выпускников десятых классов. Виктор кончил школу в Ростове в 1937 году. В части у него одного оказалось среднее образование, у остальных от силы два класса, так что Латышев в 1939 году уже имел звание лейтенанта, был командиром взвода.
Однажды на политинформации комиссар упомянул о конфликте с Финляндией. Из-за чего – не сказал. Но когда 30 ноября 1939 года их подняли по тревоге и в полной боевой готовности двинули во Львов на погрузку в эшелоны, стало ясно – туда. Боевые действия к тому времени велись уже месяц.
Впрочем, официальной информации по-прежнему почти не поступало. Одни слухи. Дескать, в бой бросают неподготовленных и необстреленных, люди там гибнут почем зря.
На станции Жмеринка прозвучала команда: «Выгружайсь! Стройся!» Речь держал незнакомый военный в высоких чинах. Говорил о том, что в начале войны с белофиннами были допущены промахи: из-за ошибок в подготовке многие погибли от морозов, достигающих там больше 50 градусов, было допущено дезертирство. «Но сейчас ошибки уже исправлены, – говорил военный, – вы едете защищать Родину и должны выполнить свой долг».
Конечным пунктом их эшелона оказалось Бологое. Всех одели заново с ног до головы: белье простое и белье байковое, подшлемник, рукавицы, валенки, командирам выдали романовские полушубки, остальным, в том числе Латышеву, – шерстяные свитера и шинели.
Снова погрузились в вагоны – и в Ленинград. Привезли на запасной путь. Весь город уже в светомаскировке. С вокзала они двинулись колонной на автомобилях. Остановились в пригороде: Озерки, Дачное, Шувалово – места чудные, дачные, хоть и зима. Для ночевки им отвели школу, но человек, который их там встретил, – то ли директор, то ли учитель, – запротестовал: «Да вы что! Заморозить хотите красноармейцев! Там же батареи чуть теплые. Пошли, я размещу всех по квартирам...»
Два часа ночи, стук в окно – и, к удивлению, ни одного протеста, даже намека на неудовольствие. Некоторые хозяева освобождали собственные кровати для солдат, а сами укладывались на полу: «Вы наши защитники».
Часть, в которой служил Латышев, простояла в зимнем заснеженном пригороде две недели. Ленинград был совсем рядом. Латышев рассказывал бойцам об Эрмитаже, а однажды даже свозил их туда на экскурсию. Вел занятия с малограмотными – эти тетрадки у него хранятся до сих пор.
А самые теплые воспоминания связаны с людьми, у которых они жили. Тепло, уютно. Вместо обычной казенной еды, которую им выдавали, все две недели хозяева кормили солдат своей, домашней. (Через несколько лет после войны он туда ездил, хотел навестить – никого. Все погибли в блокаду).
В день, когда Латышев и его часть выступили, было объявлено – курс на Терриоки. И снова никаких подробностей, одни слухи. Рассказывали, что наши остановились на линии Маннергейма. Неприступные доты, стены в четыре метра толщиной не пробиваются ни бомбой, ни снарядом. Некоторые, мол, идут на смерть, чтобы эти доты взорвать, молва приводила даже подробности. Дескать, ставят на лыжи пулемет «Максим», сзади сани с взрывчаткой. Задача состояла в том, чтобы доползти со всем этим до «мертвого», непростреливаемого пространства и подорвать укрепление. Большинство подрывались сами, посмертно им присуждали звания Героев Советского Союза.
Финны не только выстроили мощную оборону, но и действовали хитростью, даже коварством. Подбрасывали то часы, то швейную машинку. Тронешь – взорвешься. Страх наводили «кукушки», женщины-снайперы, которые сидели на деревьях. Сейчас утверждают: их не существовало, «кукушки» – это легенда. Латышев верит – были.
Финны воевали в привычной обстановке, красноармейцам же приходилось тяжело. Наши посылали туда лыжные батальоны, но там леса, длинные лыжи не проходят, а у финнов они короткие и широкие. Латышев слышал, что из Ярославля тоже был лыжный батальон, но в основном все его бойцы погибли.
Мороз доходил до 56 градусов. Шоферам выдавали спирт, чтобы прибавлять в воду для радиаторов. Несколько водителей после первой же выдачи оказались веселенькими, тогда был оглашен приказ: «Кто заморозит машину – трибунал и расстрел». После этого чем только они не укутывали свои полуторки – тряпьем, фанерой... Ни одну не заморозили.
Примерно в то же время Ворошилов утвердил знаменитые «сто граммов». Водка замерзала, людям поэтому тоже давали чистый спирт. Что такое солдату сто граммов! Они договаривались со старшиной, что будут брать не каждый день, а через неделю. Тогда хоть немножко в голове загуляет.
Латышев особо не рассказывал раньше о финской войне, но всегда, конечно, о ней помнил. Вместе с ребятами из своей 36-й школы он много лет ведет поиск, связанный с боевым путем подразделений, формировавшихся в Ярославле и участвовавших в Великой Отечественной войне. На одной из встреч познакомился с ветераном 31-й гвардейской дивизии, формировавшейся в поселке Песочное, недалеко от Левашова, Иваном Ивановичем Момотом. Тот рассказал, что служил в Ярославле в отдельном батальоне, который стоял в Спасском монастыре. Их батальон воевал и в финскую, Момот служил в нем радистом. Наши никак не могли взять линию Маннергейма, ярославский батальон бросили на главное направление, под Выборг. В составе батальона – танки, снаряженные сильным взрывчатым веществом, и... без экипажа. Танками управляли по радио, они подходили к доту и уничтожали его – так была прорвана линия Маннергейма.
13 марта 1940 года был заключен мир – впрочем, опять же без оглашения подробностей.
В числе прочего Момот рассказывал Виктору Сергеевичу о какой-то дивизии, попавшей в окружение и уничтоженной. После войны Латышев узнал, что это была наша, ярославская 18-я стрелковая. Интересно, что при всеобщем умолчании о ее судьбе в 1970-е годы на здании ярославского Дворца пионеров была установлена мемориальная доска с надписью, что в 1923 году здесь находился штаб 18-й стрелковой дивизии. Латышев помнит споры среди начальства: ставить доску или нет. В конце концов ее все-таки открыли. Позже, уже в наше время, она исчезла.
Виктор Сергеевич окончил после войны Ярославский пединститут. Своим главным учителем считает историка и краеведа Павла Ильича Козлова. Удивительно, но он служил в 18-й стрелковой дивизии, воевал в финскую, впрочем, о том, как и что там видел, разговора никогда не заходило.
Нет, для Латышева 18-я не чужая. В его школьные годы один из трех полков этой дивизии, а именно 54-й, стоял в Ростове, был шефом их школы, и они, мальчишки, дневали и ночевали у красноармейцев. Шефы организовали для них обучение военному делу. Лето 54-й полк проводил в лагерях рядом с Борисоглебом, там же на полном самообслуживании отдыхали в лагере и ребята. Обстановка дружбы и взаимоуважения запомнилась на всю жизнь, помнит он и командира полка Берестова.
Латышев всегда интересовался судьбой 18-й стрелковой дивизии. И вот что узнал, опять-таки по рассказам. Командиров с высшим образованием к началу финской в дивизии практически не было: кого не расстреляли – те сидели. Отсюда, видимо, и такой просчет, как отсутствие разведки в дивизии. Финны узнали об этом и раздвинули фронт. Командиры 18-й, не подозревая подвоха, начали наступление. Финны замкнули кольцо, и большая часть наших была уничтожена. Знамя спасти тоже не удалось, оно попало к врагу, это считалось несмываемым позором. Так закончилась ее история.
В свое время дивизия стояла под городом Медвежьегорском, севернее Ладоги и Онежского озера. Латышев три раза проезжал эти края по дороге на Северный флот, к морякам подводной лодки «Ярославский комсомолец». И всякий раз, как он признался, отдавал поклон павшим здесь землякам.
После войны финны похоронили останки наших солдат и якобы даже поставили памятник. Впрочем, официальных наших делегаций там никогда не было.
Финская война по-прежнему остается неизвестной. Виктор Латышев получил когда-то за нее 500 рублей и справку о том, что с 30 ноября 1939 года по 13 марта 1940-го он «участвовал в боях с белофиннами». Впрочем, когда требовалось заполнять официальные анкеты, он писал, что участвовал только в Великой Отечественной войне. Про финскую ему однажды сказали: «Не надо». И он больше не пытался.
Фото Вячеслава ЮРАСОВА.
Татьяна ЕГОРОВА.