У каждого был свой спаситель

Галя Дернова вместе с другими ленинградскими детьми в апреле 1942 года была вывезена в Ярославскую область. Окончила Ярославский пединститут, вышла замуж, работала в Любиме, Рыбинске, 30-й и 53-й ярославских школах. Для всех она уже давно Галина Афанасьевна Титова. Трудно представить ее десятилетней девочкой с Выборгской стороны и почти невозможно вообразить то, через что ей пришлось пройти. Третья поварешка С первых дней войны Галина мама, учительница, уезжала рыть окопы. Утром собиралась и уходила, вечером возвращалась. В ожидании Галя каждый раз задавала себе страшный вопрос: вернется мама или нет. Немцы женщин расстреливали с воздуха. С 1 сентября мама перестала ездить на окопы: начался учебный год. В здании ее 101-й школы теперь размещался госпиталь, поэтому занятия шли по квартирам. Правда, недолго. Ученики постепенно убывали: кто-то слег, кто-то был ранен или погиб под бомбежками. В ноябре беда пришла и к Дерновым. Пока мама рыла окопы, Галю приписали к детскому саду ее братиков, пятилетнего Сережи и трехлетнего Толи - там теперь находились все три их карточки, и к ежедневным 125 граммам хлеба давали горячую баланду. Но в ноябре Сережа и Толя заболели корью. Лежали дома. Мама топила буржуйку, рядом сидела бабушка, которая таяла на глазах. А Галя теперь, как только начинало светать, отправлялась в детский сад за хлебом и баландой. Электричества не было, трамваи не ходили - 76 дней подряд она проделывала дорогу туда и обратно пешком. Тот путь по длиннейшей Большой Спасской (сейчас это проспект Непокоренных) и сегодня у нее перед глазами. (Прикидывая, она говорит: "Это примерно как в Ярославле от улицы Кирова до конца "пятерки"). Навстречу шли машины в сторону Пискаревки - бывший пустырь тогда еще только превращался в кладбище, но вся улица уже была буквально забита грузовиками и санками с трупами. Большая Спасская стала похожа на реку, куда впадали улицы-ручейки со всего города с одним и тем же скорбным грузом. Иногда перейти дорогу было просто невозможно. Но вот наконец Галя добирается до места. Повар Вера Васильевна развязывает опутавшие Галю веревки и одеяло, в которое ее завертывала мама, и сажает к плите. Наливает в тарелку баланду - серую массу из сенной муки и крахмала, - и горячее тепло медленно растекается внутри. Галя постепенно отогревается и смотрит, как Вера Васильевна наполняет бидончик: одна поварешка, вторая, третья... Третья! Хотя Галя свою порцию только что съела. - У каждого, кто пережил блокаду, был свой спаситель, - говорит Галина Афанасьевна. - Так что моим первым спасителем стала Вера Васильевна. С новым, 1942-м годом! В череде одинаковых дней мелькнул один особенный - 1 января 1942 года в осажденном Ленинграде состоялись елки. Мама получила три билета во Дворец пионеров Выборгского района. Мальчики остались дома с бабушкой, а Галя с мамой - пошли. В зале стоял запах хвои, вышел Дед Мороз, артисты пели частушки про фашистов. Праздник прервала бомбежка, все спустились в бомбоубежище, а когда вернулись, в зале их ждали накрытые столы. На каждой тарелочке - три вареных макаронины. Дерновым на три билета вышло девять - три они с мамой съели, а шесть принесли Сереже и Толе. Перед новым, 1942 годом, объявили, что к хлебному пайку прибавляют 25 граммов, и теперь на карточку будет приходиться не 125, а 150 граммов. Город встретил это известие ликованием, незнакомые люди поздравляли друг друга, обнимались прямо на улице. Но то ли не рассчитали запасы, то ли еще почему, только с 1 по 7 февраля выдача хлеба на Выборгской стороне прекратилась. Вообще. Дерновы держались только на баланде, которую приносила из садика Галя. 8 февраля выдачу возобновили, и Гале вручили в детском саду почти две буханки сразу. С самого начала блокады она столько хлеба в руках не держала. В растерянности заметалась - как она его понесет? Нашла в кармане сетку и, не долго думая, положила хлеб в нее. Не догадываясь детским своим умом, что нести Хлеб у всех на виду из одного конца голодного города в другой опасно для жизни. Она уже подошла к своей улице, когда из-за угла на нее набросилась черная фигура. Ее спас военный патруль. "Ну разве так можно, девочка", - укоризненно качал головой человек в шинели, отряхивая с нее снег. А потом проводил до самого дома и на прощанье улыбнулся. - Это был мой второй спаситель. "Пусть мама пока полежит..." А дома, как всегда, ждала мама. Она уже совершила свой обычный поход к соседним развалинам, оставшимся после бомбежки, набрала щепок, растопила буржуйку, и в чайнике кипел снег. Незадолго до того мама убрала в комод несколько крошечных кусочков хлеба и вручила ключ Гале даже не со словами - с приказом: "Ни за что не отдавай мне ключ, как бы я ни просила. Обещаешь?" - До сих пор не могу себе простить, - со слезами вспоминает Галина Афанасьевна, - но я ее послушалась. Мама ключ просила, а я не дала. И вот теперь, когда я принесла эти две буханки, когда уже дымился чайник и все сели за стол есть, мама вдруг сказала: "Я не хочу". В тот же день она слегла. 15 февраля мама строго сказала: "Свези братьев в сад". Галя заплакала, понимая, что мама не хочет, чтобы дети видели, как она будет умирать. - Мной овладело какое-то странное отупение. Медленно, как в полусне, я одела братиков, посадила их в санки и повезла. По Большой Спасской, как всегда, шли машины, по краям дороги в снегу лежали трупы. Я тянула тяжелые санки, спотыкаясь о закоченевшие тела, иногда присаживалась отдохнуть на одно из них и не чувствовала от того никакого страха. Я прекрасно помню, о чем тогда думала. "Вот если налетят самолеты, начнут бомбить, тогда будет страшно. Но, может быть, они в меня не попадут? Город такой большой, а я такая маленькая..." Когда они, наконец, добрались, братья были без сознания. В садике их отогрели, уложили - два скелетика, у которых почти не оставалось шансов выжить. На следующий день младшему, Толе, стало совсем плохо, и его увезли в больницу с воспалением легких. Обессилевшая Галя смогла отправиться в обратный путь не сразу, а когда через день пришла домой, мама уже умерла. Бабушка сидела у буржуйки и ничего не говорила. В комнате Галю ждала тетя Анна Ивановна, она передала последние мамины слова. Это был адрес папы и еще: "Скажите Гале: никому из родственников Сережу и Толю не отдавать. Они их не спасут. Спасет только государство". Об умерших полагалось сразу сообщать в ЖАКТ, но тетя рассудила иначе: "Галя, пусть твоя мама здесь полежит, пока ее карточки не кончатся". Тетя отрезала кусочек хлеба, положила его Гале в карман, и вместе они вынесли маму на веранду. Бабушка умерла 27 февраля. До этого умер мамин брат. Через месяц - мамина сестра и ее сын. Пришел день, и Анна Ивановна зашила маму и бабушку в простыни и отвезла их в накопитель, устроенный к тому времени недалеко от их дома, в старой прачечной. Оттуда покойников увозили машинами. - В 1948 году мы приехали на Пискаревское кладбище с папой. Он хотел поставить памятник, пошел к директору, тот не разрешил, объяснил, что будет общий мемориал. У меня до сих пор перед глазами, как папа стоит на коленях и целует землю. "Толю не отдавай..." Но вернемся в зиму 1942-го. Город продолжали бомбить. После одного налета, когда отсиживались в бомбоубежище, у Толи отнялись ножки. В конце января норму хлеба увеличили до 175 граммов, в конце февраля - до 200, только все уже были так истощены, что этого не хватало даже маленьким. В марте директор детского сада посадила ее перед собой: "Галя, мы вас переводим в детский дом, который эвакуируется в Ярославскую область. Но учти: Толе ехать не разрешат, он совсем слабый. А ты все равно не соглашайся, не оставляй его здесь. Будьте вместе". На медкомиссии все так и случилось. Взрослые долго уговаривают, потом сдвигают брови, и Галя понимает, что сейчас Толю будут забирать силой. - Стыдно признаться, но в тот момент я подумала, знаете что? "Чем бы их разжалобить..." И стала кричать: "Это Гитлер во всем виноват! Гитлер!" И представьте себе, разжалобила. "Дорога жизни" в предчувствии весны доживала последние дни. Их погрузили в автобус, весь пробитый осколками, даже колеса видно. Снизу брызжет вода - казалось, они плыли. И вокруг туман, спасительная пелена, будто специально укрывшая их от налетов. Стоило оказаться на твердой земле - бывает же такое! - как тут же выглянуло солнце. Улыбающиеся лица, бак с горячим супом и второй бак - с кашей. Неподалеку виляет хвостом собака. "Собака! Собака!" - возбужденно закричали дети. В Ленинграде давно уже не осталось ни одного пса - всех съели. И вот Дерновы в поезде, он двигается медленно, с бесконечными остановками, уступая дорогу воинским эшелонам. На каждой станции в теплушку заходят люди в белых халатах и выносят умерших, а с ними и тех, кому совсем плохо, чтобы сдать в больницу. - Толя положил мне в рот пальчики, и все время расцарапывал десну. Хотел есть, а просить уже не мог. В Череповце пришли за Толей. Галя плакала, кричала опять про Гитлера, и люди в халатах в конце концов махнули рукой. Нигде не видно мертвых Эшелон прибыл на Ярославль-Главный только через двенадцать суток. Когда детей доставили до места назначения - поселка Петровск - идти своими ногами уже никто не мог, до отведенной под детдом школы их везли на лошадке. - Первое впечатление от Петровска: нигде не видно мертвых. В нашем доме на Выборгской даже между дверями труп сидел. Второе - со всех концов поселка к школе тянутся местные жители, и каждый что-то несет: кто несколько картофелин, кто вилок капусты... Так началась наша новая жизнь. Вскоре их детский дом № 28 перевели из Петровска в деревню Долгополово. И тут в жизни Гали появился близкий человек - Зоя Кузьминична Кирикова, тетя Зоя. 25-летняя колхозница, солдатская вдова, на руках двое детей ясельного возраста, она почему-то стала выделять Галю среди детдомовской ребятни. А произошло знакомство так. Галю зачислили в 5-й класс, и она с одноклассниками ходила в школу в деревню Березняки, за пять километров. - Как сейчас помню, рань, деревня вся в темноте. Одежонка плохая, ветер до костей. И тут из темноты выбегает навстречу тетя Зоя, в руках огромная старинная шаль. Закутывает меня, завязывает сзади узлом: "Ступай, Галенька, с Богом!" В школе мы учились не раздеваясь. Как эта шаль спасала меня! С тех пор тетя Зоя стала мне второй мамой. То кружку молока нальет, то по головке погладит. Галя могла рассказать ей обо всем-обо всем. А как любила она слушать тети Зоины рассказы - обычные, домашние, про малышей, про огород, про нехитрые деревенские новости. Когда Галя заболела туберкулезом легких, тетя Зоя попросила знакомого охотника убить барсука. Натопив барсучьего сала, она отпаивала Галю горячим молоком с салом. Начались Галины мытарства по больницам, санаториям, тетя Зоя присылала бутылки с барсучьим салом и туда. Галя уезжала, снова возвращалась и первым делом, конечно, к тете Зое. Однажды директор детдома Елена Эдуардовна Францке не выдержала: "Вот вы, Зоя Кузьминична, все время Галю привечаете, а ведь у вас двое детей, а она заразная". "А Бог на что?" - только и ответила та. Страшное название - Погост Надо сказать, что одновременно с болезнью Галя переживала в те дни страшную трагедию. Однажды, вернувшись в детдом с занятий, она не застала братьев. Их, как дошкольников, увезли в другой детдом - даже не предупредив ее, не дав проститься. Галя узнала куда, стала писать письма, но ей никто не отвечал. Наконец она осмелилась обратиться к Елене Эдуардовне, та обещала помочь. Сережу нашли в новом детдоме недалеко от Петровска в деревне с жутким названием Погост. Детдом организовали для сирот из недавно освобожденной Калининской области. - В оккупации эти дети боролись за выживание с помощью ножа. Сережа оказался в окружении буквально озверевших подростков, они отбирали еду у младших и слабых. Когда его привезли в Долгополово, он был так истощен, что едва стоял на ногах и не мог самостоятельно передвигаться. А Толя нашелся только в 1945 году. Где он был, в каких местах, не помнил. Галины мытарства по больницам продолжались и после войны. Отец работал на севере, зарабатывая деньги на американский стрептомицын - единственное тогда лекарство, которым можно было вылечиться от туберкулеза. Потом отправил ее в Ялту, в туберкулезный научно-исследовательский институт климатотерапии, а тетя Зоя и туда присылала бутылки с барсучьим салом. Мальчики росли рядом с отцом, а Галя после выздоровления осталась в наших краях. Любим, Рыбинск, Ярославль - она ездила теперь вслед за мужем, но, как она говорит, лучшим в мире местом после Ленинграда осталось для нее Долгополово. На снимке: Галя, Сережа и Толя в 1964 году.