Щедрин приходит на помощь школе, пожалуй, в самый важный момент, когда еще до изучения нотной грамоты малыши-второклассники усваивают первоосновы – интонацию и ее развитие. Слушают потешное «Купание в котлах» из балета «Конек-Горбунок», сочиненного еще студентом Московской консерватории Щедриным, слушателем сразу двух факультетов – композиторского и фортепьян-ного.
Этого вздорного старикашку, царя Гороха, уговаривают вывариться в котлах, чтобы стал он молодым и красивым. Музыка будто сквозь смех хитрющего Иванушки шипит, щелкает, булькает, начинает «свариваться» и под аккорды похоронного марша «испаряться» вместе с царем Горохом.
В свой час и семиклассники, тоже на примере Щедрина, догадываются, сколь прозрачна граница между музыкой «легкой» и «серьезной»: умудрился, можно сказать, шутя восполнить пробел, непостижимым образом оставленный «могучей кучкой». Так дружила русская классика с народной песней – и на тебе: самый легкий песенный жанр, частушку, стороной обошла. А Щедрин прислушался и столько всего открыл в ней – уважил по-царски: до оперы и симфонии возвысил.
При всем при том в совет-ские времена в широких кругах слушателей слыл он неисправимым модернистом, злостным насмешником и мистификатором.
Десятилетним мальчишкой, было дело, Родион, бросив занятия музыкой, удрал на фронт. Отловили беглеца чуть ли не у самого Кронштадта. Мы к тому, что некоторые основания подозревать в этом вольном стрелке подрывателя канонов, конечно, имелись.
Всяким там охотникам строить людей по ранжиру и любителям шагать в ногу он не раз показывал ехидную «козу» – то пламенным «Поэторием», концертом для поэта и оркестра, со стихами Вознесенского в авторском исполнении, то убойной сатирой «Бюрократиады», кантаты на текст инструкции для отдыхающих в крым-ском санатории «Курпаты». Надо было слышать, как сей махровый канцелярит выпевала душевным своим голосом молодая Людмила Зыкина.
Не всякому дано в мелодиях оперы «Кармен», таких привычно прекрасных, услышать... балетную интригу. Идею подала несравненная Майя Плисецкая, супруга Щедрина, она и черновик либретто написала. Любопытно, что сперва попал он в руки Шостаковича. И тот заинтересовался. В конце концов, правда, все же ответил отказом.
– Боюсь Бизе, – признался чистосердечно.
Щедрин же ринулся вперед, как бесстрашный тореро: на какие подвиги не пойдешь ради Дамы. Крепко ухватив быка за рога, он за три недели закончил переложение клавира Бизе для струнных и 30 (!) ударных, от большого барабана до гвоздя, которым бьют по краю тарелки. «Написано с феноменальным чувством стиля», – не счел нужным скупиться на похвалу дирижер Рождественский.
Если для описания реакции на премьеру зала Большого театра (дело было в конце 60-х годов) лучше всего подошли бы слова «вежливое недоумение», то министр культуры Фурцева в веках прославилась своей исторической репликой – дескать, стыдитесь, Родион Константинович:
– Вы сделали из героини испанского народа женщину легкого поведения!
На самую быструю и, наверное, самую эмоциональную рецензию самолично расстаралась исполнительница заглавной партии.
«Музыка звучала так неприлично, – записала Плисецкая в дневнике, – броско, остро, выпукло, современно, сочно, тревожно, красочно, обреченно, возвышенно, что мы остолбенели. Вот это да!»
Из песни слова не выкинешь. Но могу предположить, что, перечитывая сегодня тот восторженный монолог балерины, Родион Константинович разве что в одном месте настороженно изогнул бы бровь – прочтя слово «современно». Сам он вообще не употребляет его всуе, предпочитает менее обязывающее «музыка сегодняшнего дня», а современная ли она, слушатели сами разберутся.
Не признает в музыке условных «как бы чувств», пишет как слышит, старомодно доверяясь сердцу, интуиции и вдохновению, ни за какой модой не гонясь.
И фольклора как проблемы для него, внука сельского священника, не существует: гены. Мальчишкой в дедовском Алексине на Оке бывал он всякое лето, слушал других, сам подпевал. Став композитором, предпочел общаться с залом на языке, доставшемся ему от предков, а они-то, наверное, даже ученого слова «фольклор» не знали. В финальной части его Первого концерта для фортепьяно слышен ликующий распев «Семеновны», а свою раннюю оперу «Не только любовь» он, будто рощу из единого живого прутика, вырастил из частушки, в том числе, между прочим, и верхневолжской.
Скептическое недоверие (не принизил ли, не упростил ли классику?) до сих пор едучим туманцем клубится после шумных премьер вокруг его дерз-ких перепрочтений музыкой, балетной и оперной, «Анны Карениной» и «Мертвых душ», чеховских «Чайки» и «Дамы с собачкой». Но и в жизни Щедрин всегда худо умел подлаживаться, подстраиваться. Недаром, ценя это, Шостакович именно его упросил-таки занять кресло председателя молодого Союза композиторов России.
В партию Щедрин так и не вступил, сколько его ни уговаривали. Письмо в поддержку ввода советских войск в Прагу он в 1968 году не подписал. Перестройку – да, приветствовал, делом поддерживал, войдя в Межрегиональную депутатскую группу.
Брак Плисецкой и Щедрина – не из тех ли, что заключаются на небесах? Прошел он через огонь, воду и медные трубы, выдержал все испытания опалой и славой, почестями и разлуками. Дочь репрессированных, Плисецкая в расцвете таланта долгих шесть лет была «невыездной». Натура гордая, под стать супругу независимая, она могла остаться на Западе. И не сделала этого.
В «непричесанных», абсолютно откровенных автобиографических записках «Я, Майя Плисецкая», изданных в начале 90-х, объясняет, почему не осталась, хотя кто только не приглашал. Одна из причин, видимо, самая веская – из-за Щедрина: жизни без этого человека не может представить даже в «хрустальном замке» где-нибудь на Канарах. А увезти Щедрина, пишет, было бы жестоко: человек он до мозга костей русский.
Его «русскость в мелочах» могла ее и раздражать. То баба с пустым ведром наперерез – плохо дело, то поздоровались через порог – ой, батюшки, беда. Перед дорогой Родион обязательно всех посадит – помолчать, а потом вскакива-ет первым: ну, с Богом!..
После скандала в Большом, когда Плисецкая не захотела прогибаться перед главным балетмейстером Григоровичем с его начальст-венными привычками, она ушла из театра. А ведь он был для нее домом родным. Работы в России не стало. Они купили дом в Литве. Жили, брали контракты в Италии, Испании, США. Потом осели в Германии, где Родион Константинович как-никак – почетный член Бавар-ской академии музыки. Наездами бывают в Москве, любимом Щелыкове.
Великий трудяга, Родион Щедрин и сегодня верен любимой прибаутке: «У творческого человека штепсель всегда включен в сеть». Одна за другой прошумели мировые премьеры его новых сочинений: опер по Лескову и Набокову, на русском языке, «Очарованный странник» и «Лолита» в Нью-Йорке и Стокгольме, Третьей симфонии «Лица русских сказок» на Баварском радио, заказанного ему однокашником по Московской консерватории знаменитым Владимиром Ашкенази вокального цикла на стихи Мандельштама «Век мой, зверь мой» – в филармонии Кельна.
На недавнее 70-летие композитор приехал в родную Москву. В консерватории устроили фестиваль его музыки, конференцию «Родион Щедрин и время» – принимали его как живого классика, кто он и есть в действительности.
Сегодняшний концерт будет для звездной пары овеян ностальгическими воспоминаниями. Губернаторский симфонический оркестр под управлением Мурада Аннамамедова, гостьи из столицы – сопрано из школы Галины Вишневской Ольга Алексеева и пианистка, лауреат международного конкурса Екатерина Мечетина исполнят посвященный М. Плисецкой Второй концерт, «Частушки Варвары» из оперы «Не только любовь», симфонический опус «Стихира», написанный к 1000-летию крещения Руси. После антракта все отделение займет оркестровая «Кармен-сюита».
По предварительной информации, полученной из филармонии, Плисецкая и Щедрин, как простые смертные, займут места в зрительном зале. Однако, предупредили нас, возможны приятные сюр-призы. Обслуга сцены получила команду тщательно проверить настил, зашпаклевать трещины, подправить «досточки». На случай, если великой балерине захочется «сплясать» для ярославской публики.
Юлиан НАДЕЖДИН.