Юрий КЛИПП: «Конечно, хочется взрослого репертуара»

– Юрий Аркадьевич, вы служите в Ярославском ТЮЗе со времени его основания – вот уже 28 лет. Распался Советский Союз, в России сменилось государ­ственное устройство. А как за эти годы изменилась публика? Кто сегодня ходит на спектакли?

– Публика изменилась, и очень сильно. В середине 80-х, в первые годы существова-ния ТЮЗа, в зале наряду со школьниками было много студенчества. Эта прослойка общества очень важна для театра юного зрителя. Её наличие формирует и репертуар, и лицо театра, заставляет больше думать об ответственности перед зрителем. Сейчас публика не столь требовательная, не столь избранная – часто случайная. В лице студентов мы потеряли очень важную часть зрителей. Ведь для них нужен особый репертуар, более сложная, более модерновая драматургия.

– Такую драматургию интересней играть?

– И смотреть её интересней. Вкусы молодого поколения несколько отличаются от вкусов взрослых людей, которые что-то когда-то видели, что-то когда-то знали. Взрослые часто хотят повторения того, что они читали, но в сценическом варианте. Студенчество же просит риска, экстрима, эксперимента, новизны.

– ТЮЗы в России, на мой взгляд, просто вынуждены взрослеть. Всё чаще они берутся за серьёзные, взрослые постановки, а детские спектакли остаются материалом для утренников...

– Это касается в основном продвинутых московских и питерских театров. Там есть кому играть детские спектакли, и они есть в репертуаре, но известны эти ТЮЗы главным образом не этим. К примеру, Московский ТЮЗ Генриэтты Яновской – это по сути дела взрослый театр. Также и «Ленком», к примеру, не играет сплошь молодёжный, «комсомольский» репертуар. За серьёзную драматургию берутся те, кто может себе это позволить.

– А Ярославский ТЮЗ, подбирая репертуар, вынужден ориентироваться на ту публику, которая ходит на спектакли?

– Тут есть такая вилочка: театр хочет одно, а зритель требует другого. С одной стороны, хочется ставить спектакли высокой драматургической сложности, с другой – а как же касса? Детский спектакль надо делать так, чтобы зритель мог его «съесть», понять, допустить в душу. Конечно, хочется взрослого репертуара: Шекспира, Чехова, Гоголя, Островского...

– Судя по числу взрослых ролей, сыгранных вами в Ярославском ТЮЗе, в дет­ском театре вам не было тесно. Заметна ваша особая любовь к русской классике. А не хотелось взяться за репертуар более современный, но уже ставший классическим? Например, за Беккета или Ионеско?

– Последние полгода я занимался самостоятельной режиссёрской работой как раз из разряда современной классики. Это «Спектакль для двоих» по пьесе Теннеси Уильямса. Современный, достаточно сложный, достаточно провокационный драматург. Я играю в этой постановке главную мужскую роль. К нам сейчас пришёл новый главный режиссёр Игорь Ларин. Это очень извест­ный человек в театральном и киношном мире. Он взял в работу четыре спектакля – очень взрослых, очень крупных.

– Если не секрет, что за пьесы?

– Сценическая версия «Фанфана-тюльпана», «Нахлебник» Островского, «Слово о полку Игореве» и «Медея» Софокла.

– Ничего себе, временной разброс – два с половиной тысячелетия!

– Всё это мы уже начали прочитывать за столом. Работу по Уильямсу тоже показали Ларину – в прогоне, от начала до конца. Он согласился нам помочь. Мы с моей партнёршей будем этому очень рады. Потому что третий глаз видит то, что двоим незаметно. Спектакль планируется для малой сцены.

– Это, конечно, не тюзовский репертуар...

– Он весь тюзовский в просветительском, познавательном смысле: вот это – антич­ность, это – наша классика, а это – американская. Но не тюзовский в смысле отсутствия коротких штанишек на сцене и в зале.

– Вы давно и разнообразно занимаетесь режиссурой. Это желание возникло от неудовлетворённости работой с другими режиссёрами или из желания подарить себе роли своей мечты?

– Режиссурой я начал заниматься ещё до Ярославля – во Львовском театре Советской Армии. Там я поставил два спектакля, а приехав сюда, тут же начал делать моноспектакль «Записки сумасшедшего» по Гоголю. Много позже возник ещё один – «Маленькие трагедии» Пушкина. К сожалению, они не имели никакой сценической судьбы, потому что этот жанр не востребован. Приходилось играть по случаю.

– То есть для вас нет границы между режиссурой и актёрством?

– Для меня это единое целое. Как, впрочем, и педагогика. Я много лет преподавал в Ярославском театральном институте. Два года назад выпустил очередной курс.

– Моноспектакль – редкий гость на российской сцене, можно сказать, незваный. Публику на него собрать трудно. Что привлекает вас в этом невостребованном жанре?

– Всё. Это попытка «от» и «до» погрузиться в материал. И попробовать его воплотить – не по подсказке, а собственными силами. С одной стороны, моноспектакль ставить проще, потому что я распоряжаюсь только одним актёром – собой. И себе уже подчиняюсь. С другой – сложней, потому что постоянно возникают вопросы: так я делаю или не так, понятно это или непонятно, интересно или неинтересно? Взгляд со стороны всё равно тревожит.

– Мне кажется, это ещё испытание на профессионализм, которому актёр сам себя подвергает. Своего рода высший пилотаж. Ты не можешь на время уйти за кулисы, взять паузу, уступить место партнёру. Ты всё время на сцене...

– И не можешь забыть текст, это уж совершенно точно. Тут, как никогда, важно не только знание текста, а безукоризненное понимание того, зачем ты его произносишь. И никто не поможет. Костюм, освещение, музыку – всё выбираешь сам. Моноспектакль – одна из вершин в работе актёра. Кстати, у нашего нового главного режиссёра этот жанр – одно из основных завоеваний. Он прославился своими моноспектаклями, которые сам же играл. Он и сейчас с ними ездит, выступает. Проблема та же самая – зритель. Администраторы не очень жалуют моноспектакли: «Нам бы что-нибудь попроще!» Но я надеюсь на понимание нашего главрежа с этой стороны. Ведь он сам оттуда.

– Делая моноспектакль, актёр часто раскрывается с неожиданной стороны. Так произошло, когда я слушал «Машеньку» и «Камеру обскуру» Набокова в исполнении Леонида Ярмольника...

– Потому что там особый способ существования. Ты – и автор, и исполнитель, и режиссёр. Там очень много тонкостей, которые понимает только тот, кто пробовал делать что-то подобное. Это не художественное чтение, но и не чтение по ролям. Это очень благодатная работа. Пусть даже спектакль не получился – но ты упал с высокого коня!

– Как давно вы преподаёте в Ярославском театральном институте? Приходилось играть на сцене ТЮЗа вместе с учениками?

– Я преподаю с 1986 года. У двух курсов был художественным руководителем. Из первых моих выпускников двое сейчас работают в ТЮЗе и уже имеют звания заслуженных. А за пределами театра моих учеников полно, причём не только в России. Есть и в Штатах, и в Израиле, и в Германии. С некоторыми я переписываюсь.

– Четыре года назад в интервью «Северному краю» вы признавались, что мечтаете сыграть Ричарда Третьего и Отелло. А кого вам хочется сыграть сейчас?

– Ричарда, но не Отелло. Проблема ревности отошла для меня на второй план. Впрочем, не знаю. Может быть, это скорее шутка, чем правда... А Ричард Третий – вечная тема. Тема самоутверждения личности любой ценой. То, о чём писал Достоевский: червь я или человек, смогу ли я переступить черту?..

– Многие режиссёры «взрослых» театров жалуются на нехватку хороших современных пьес. Существует ли такая проблема с детской драматургией? Есть ли среди российских драматургов кто-то, достойный титула преемника Евгения Шварца?

– Преемник Евгения Шварца – это Евгений Шварц. К сожалению. Эта фамилия возникает, как только речь заходит о чём-то детском, но в то же время и недетском. Я знаком с драматургом Михаилом Бартеневым. Это очень хороший, на мой взгляд, автор. У меня было два спектакля по его пьесам. И я с удовольствием занимался их постановкой. У Бартенева – простой язык, лёгкие диалоги. Он правильно строит материал, глубоко понимает детскую психологию. Эти детские спектакли могут смотреть взрослые и получать от них удовольствие. Там много юмора и обаятельных ситуаций. У Людмилы Петрушевской есть очень интересные детские пьесы. Но знаменита она в основном не этим.

– Вы работали во Львове, Новгороде, Таллине, Ярославле. Где вам лучше всего игралось? Нашли ли вы тот театр, который искали?

– Есть театр моей памяти. Это Львовский театр Советской Армии. Он мне снится. Ситуации, которые я вижу во сне, происходят в этом театре. Там остались мои друзья. Там я был счастлив. Каждый год я езжу во Львов. Встречаюсь с теми, кто ещё жив, кто работает. В этом театре я пережил расцвет актёрских сил. Работал очень успешно. Свою первую студию я закончил при этом театре, потом ушёл, закончил ГИТИС и туда вернулся. А Ярославский ТЮЗ, в котором я сейчас работаю, конечно, стал мне родным. Я уже давно считаю, что это мой театр.

– В Ярославле два государственных драматических театра, есть ещё Камерный театр и учебный, при театральном институте. Но сам этот факт, как мне кажется, ещё ни о чём не говорит. Важно, чтобы у всех этих театров была публика. Можно ли, на ваш взгляд, назвать Ярославль театральным городом?

– Он, безусловно, театральный город. Причём публика у каждого театра своя. Я хорошо знаю Волковский и его публику, смотрел все спектакли Камерного театра. Видел работы театра кукол, которые мне, кстати, очень нравятся. Равно как и отношение его актёров к работе. Мне кажется, что это замечательный театр. Публика, которая ходит к Ваксману в Камерный – это нечто среднее между взрослой ТЮЗовской публикой и волковской. А в Волковский ходят люди солидные или, скажем так, остепенённая молодёжь.

– Можно назвать её консервативной?

– Может быть, и так. У нас своя публика, но самая разношёрстная. Потому что и репертуар строится, чтобы охватить всех – от пятилетних до совсем взрослых.

– Кое-что о своих планах вы уже рассказали. А в каких ещё ролях мы увидим вас на сцене Ярославского ТЮЗа?

– Сезон откроется премь­ерным спектаклем по пьесе Карло Гоцци «Король-олень». Мы над ним работаем уже несколько месяцев. Я тоже занят в этой постановке.