Царь Иван Васильевич – пожалуй, самая противоречиво-яркая фигура в средневековой истории Московской Руси. Как будто род князей московских получил в нем одном разовую компенсацию за всех его не слишком даровитых предков.
Тиранический режим много способствует тому, чтобы именно личность тирана аккумулировала в себе все контроверзы эпохи, приобретая тем самым особую значительность. В этом отношении и Иван Грозный – не исключение. Про магический эффект «крошки Цахеса», маленького правителя, который присваивает себе все большие достоинства тех, с кем сталкивается, тоже нельзя забывать. Но был, был у Ивана и не вмещающийся ни в какие рамки масштаб дарования, была особая гениальность, роднящая его с титанами западного Ренессанса – героями и злодеями. По сути, в середине XVI века он вместил в себя и выразил собой это явление, Ренессанс на московской почве. И в то же время он – характерно восточный деспот, так что начинаешь думать о неслучайности происхождения Ивана от пресловутого Мамая (через мать, Елену Глинскую).
Претензии на статус императора, базилевса, по византийскому образцу, и острое чувство преемственности по отношению к истории и славе Царьграда, попытка реставрировать погибшую Византийскую империю (точнее, свои представления о ней) на новой земле. Завиральная, пришедшая на Русь с Балкан идея о том, что царь естеством подобен человекам, а властью, волей – Богу. И – другая преемственность, по отношению к Золотой Орде, выразившаяся в Казанском крестовом походе. (В начале ХХ века историки стали говорить о Московской Руси – «Московская Орда», имея в виду и деспотические, азиат-ские замашки власти.)
А еще – тяжелое детство, патологические впечатления, обернувшиеся после злобой и страхами. Нервная, а может, и психическая болезнь. Неудержимые страсти, яростный нрав – и возможность сполна удовлетворять все прихоти. Бескрайнее сладострастие (помимо законных и условно законных жен имел наложниц, прижил с ними больше ста детей, коих душил, как котят: неугодны Богу).
Приступы свирепости. Однажды, в 1564 году, «от злобы», раздосадованный военными провалами, облысел за сорок дней. Приступы раскаяния, вечно разбитый в кровь лоб – от покаянных поклонов перед иконами. Действительная вера в то, что он, Иван, волей своей, желаниями своими – сам Бог или Его земной представитель в последние, пред-апокалипсические времена, накануне конца света и Страшного суда. А потому всякий, кто мыслит иначе, преступник не перед мирской властью – перед самим Богом! Даже если это аристократы Рюриковичи или митрополит Филипп (удавить его, чтоб не путался под ногами!).
Дар слова и способность словами назвать и оправдать все, что будет ему угодно.
Сначала он считал Русь единственным местом на земле, где еще уцелела правильная вера, открывающая путь к спасению. Потом и Русь разлюбил за ее грехи и замыслил создать Антирусь-Опричнину со столицей в Вологде или в Александровой слободе, новую праведную землю, предназначенную к спасению. (Другие же говорят, что там, в Александровой слободе, Иван служил черные мессы Сатане, и приводят даже доказательства.)
Иван представлял свою жизнь как религиозную мистерию. Волей Бога он, так ему казалось, уже имел право начать Суд над миром, смердящим от греха, казнить всех, кто и так обречен и предназначен геенне адской. Казни бояр и простолюдинов, истребление целых городов были задуманы Иваном как реальное (но временное) воплощение адских мук, от которых он должен был избавить казнимых.
...Да уж. Фигура поразительная, завораживающе жуткая. Одни считают его святым, таких мало. Другие видят в нем злодея и мерзавца. Третьи оправдывают злодейства Ивановой мечтой о могучей России, которая на равных состязается с ведущими мировыми державами. Четвертые указывают, что от всей этой мечты произошел, как водится, один только пшик: поражение в бессмысленной Ливонской войне, бессчетная растрата народа, развал русской жизни по итогу провального опричного проекта (и даже на евреев вину по привычке не свалишь: и сам Иван был кем угодно, но не евреем, и вокруг него евреев не замечено); а следом идут гибель династии, Великая смута, неисчислимые народные бед-ствия и почти полное крушение российской государственности, спасенной только верой и почином простых людей, как Козьма Минин.
Вот Минину я бы и поставил памятники в каждом русском городе. Памятники сами по себе новых Мининых нам не наплодят. Но, глядишь, любопытный мальчонка спросит однажды у отца, что за мужик такой чугунный стоит рядом с ними, а грамотный папаша ответит, что водились некогда на Руси настоящие, неказенные патриоты, и расскажет историю о первом русском гражданине... И задумается (как знать?) мальчуган.
//Евгений ЕРМОЛИН, историк культуры.
