Модильяни мценского уезда

Живопись его удивительна. Он не предлагает зрителю свою трактовку того или иного предмета, а заставляет додумывать, дорисовывать в своем воображении увиденное. Вот сосуд – мы четко это видим, но это лишь контур его, абрис. Ему не стать на полотне ни кувшином, ни вазой – лишь в воображении зрителя, по его желанию, он примет подсказанные настроением очертания. Таковы и портреты кисти Андрея Власова. Они не персонифицированы – лишь овал лица в легко узнаваемой пластичной мелодике Модильяни, лишь намек на жест. Но неустанно побуждая к работе мозг соавтора – а каждый посетитель выставки невольно им становится, – художник точно компенсирует затраченные усилия фееричным праздником для глаз – так ярки, неожиданны сочетания цвета и тени.

Андрей Власов рисовал с детства. «Помню два рисунка, сделанные в школе. Мне было восемь лет. Они сильно отличались от работ других учеников, даже помню, считал их более правильными. В студенческие годы они попались мне на глаза и удивили тем, что были сделаны в обратной перспективе». Но самым ярким художественным впечатлением детства был... запах краски в запыленной деревянной коробочке. Он был божественен, сейчас краски так не пахнут.

Андрей получил образование в Орловском педагогическом институте, учился на художественно-графическом факультете, но подлинным университетом для него стало знакомство с книгой Кандинского «О духовном в искусстве». «Это была очень своевременная встреча, – отмечает художник, – как нельзя отвечающая моим собственным поискам и теоретическим опытам в области цвета. Во мне всегда жила любовь к светотени, которая благодаря Кандинскому переросла в увлечение световым пятном, фактурой и плоскостью этого пятна».

С 1987 года Андрей Власов начинает принимать участие в выставках. Несколько его картин попали в фонды Орловского и Тульского музеев, много картин разъехалось по миру – во Францию, Германию, Америку, Японию. Андрей столь легко расстается со своими картинами, щедро одаривая ими понравившегося ему человека, что его другу и искусствоведу Александру Шантаеву – именно благодаря его хлопотам состоялась не только эта, но и многие другие выставки – стоило немалых трудов сохранить неприкосновенный запас полотен, дабы было что демонстрировать зрителям.

Более шести лет мценский живописец переживал период светского молчания. Эти годы были посвящены занятию иконописью. Им создано несколько иконостасов в Орловской и Ярославской епархиях, на станции Берендеево, написано около сотни икон. «Икона очистила мое понимание живописи. Она научила ограничивать свои порывы и не суетиться. Время, когда я внешне отстранился от писания картин, было для меня подобно уходу в затвор. Я не переставал мыслить и чувствовать как художник, но мне нужно было утихнуть, замереть, и, что главнее всего, предельно смириться. Прежде я искал нечто, в метании, наугад и почти вслепую. Сейчас я чувствую, что во мне созрело то, что я должен выразить. Оно есть во мне, как жемчужина в раковине, и я живу этим».