к читателям с вопросом: что они знают о судьбе 18-й Ярославской стрелковой дивизии, попавшей там в окружение и расформированной? Попросили поделиться воспоминаниями и тех, кто воевал в других соединениях, кто что-то помнит и знает об этой войне, сведения о которой до недавнего времени замалчивались. На наше обращение откликнулась Мария Федоровна Борисова. Она написала в "Северный край" письмо, потом мы встретились, стали говорить более подробно. Нет, о судьбе 18-й стрелковой она ничего не знает, но та война и сейчас перед глазами.
Родом Мария Федоровна из Мышкинского района, из села Богородского. Четырнадцатилетней девочкой уехала из дома в Ленинград и поступила там в фельдшерскую школу. Их группа - двенадцать девочек и семь мальчиков - была вся деревен-ская и потому особенно дружная. На лыжные соревнования, в музей ходили всей компанией.
В 1939 году они заканчивали последний курс, но тут начался конфликт с Финляндией - позже его стали называть войной с белофиннами, еще позже появилось официальное название - советско-финляндская война. Тогда, в 1939 году, было не до названий. События разворачивались стремительно и в непосредственной близости от Ленинграда.
Их выпустили спешно, без дипломов, пообещав вручить "потом". И тут же новоиспеченные фельдшера получили первое задание: организовать в Ленинграде, на улице Скорохода, в здании средней школы госпиталь.
Эта картина и сейчас перед глазами Марии Федоровны. Через открытые окна летят вниз парты. Ребята заносят кровати, матрасы. Девушки застилают постели, моют полы. Целую неделю работа кипела с утра до позднего вечера. Наконец все было готово, и тут выяснилось, что служить в этом госпитале им не придется.
Приехал какой-то начальник с приказом срочно выехать в город Пушкин. Впрочем, это касалось только девушек. Ребята получили другой приказ. Судя по таинственности, какой он был окружен, можно было догадаться, что путь им лежит в район боевых действий.
Так они расстались со своими мальчиками и оказались в одном из самых прекрасных пригородов Ленинграда - городе Пушкине.
В великолепном дворце графини Палей, где в предвоенные годы размещался санаторий для высшего командования, уже лежали раненые. Роскошные дворцовые помещения с хрустальными люстрами, зеркальными ставнями, стенами, затянутыми шелком, были превращены в палаты. В первые дни Мария останавливалась в недоумении, получив задание выполнить процедуры "в танцевальном зале". Но потом разобралась, что бывший танцевальный зал - всего лишь самая большая палата, на 56 коек. Ничего другого в трехэтажном дворце Палей теперь уже и быть не могло: койки и на них раненые, койки и раненые - больше тысячи человек, искалеченных, изуродованных набирающей силу войной.
То ли потому, что первые впечатления оказались очень сильными, то ли действительно так было, но Мария Федоровна, которая прошла потом еще Великую Отечественную, говорит, что финская война была страшнее той. Предупреждая вопросы, старается объяснить:
- Я прошла два фронта в Великую Отечественную. "Ура" кричать мне было некогда, вокруг раненые... Да и сама попадала в переделки. Однажды меня засыпало, откопали полуживую. Всякого повидала. Но то, что увидела тогда во дворце Палей, было самое страшное.
Зима 1939 - 1940 годов стояла лютая, морозы в Финляндии доходили до минус 50. Раненые поступали сильно охлажденные, много обмороженных. Все в хлопчатобумажном обмундировании, в обычных фуфайках, на ногах ботинки и обмотки. И при этом тяжелейшие ранения. В каждом новом пополнении оказывались мертвые, а те, кого сгружали с машин живыми, не могли говорить, почти не могли шевелиться.
На помощь персоналу госпиталя пришли жители соседних частных домов. Они помогали вновь прибывших раздеть, перевязать клеенкой ранение, вымыть.
Часто одежду и обувь снять оказывалось уже невозможно, и их разрезали. Запомнился сапожник дядя Миша, который сидел в углу и точил ножи и ножницы. А его жена тетя Дуся ловчее всех мыла раненых.
Сколько лет прошло, но некоторых из своих подопечных Мария Федоровна тоже помнит до сих пор. Солдат дядя Коля был ранен в руку. Ногу ему ампутировали по случаю обморожения, а оба глаза лопнули. Раненые рассказывали про финские огнеметы, от которых загораются одежда, лицо - так, видимо, случилось и с дядей Колей. У многих было не по одному ранению, а главное - сильное охлаждение. Стратеги той войны рассчитывали на быстрое наступление, землянки и окопы рыть было некогда, ночевали прямо на снегу - при таких-то морозах.
Во время приема очередной партии раненых всех полагалось переписать, зарегистрировать. Если не мог говорить, личность устанавливали "путем ревизии карманов". Одновременно полагалось переписать, что у него есть в карманах, в мешке. Все "имущество" убирали в ящик, никаких сейфов, конечно, не было. А что там у солдата? Табак, фотографии, ножик. Но ни разу она не обнаружила кусок хлеба, не говоря уже о консервах. Раненых привозили к ним не только холодных, но и голодных. Бывало, кто-то шепчет: "Я не ел трое суток".
Запомнила еще одну фамилию - Миношвили.
- Мария Федоровна, Миношвили просит, чтобы вы его покормили.
- Некогда мне. Покормите сами.
- Нет, он очень просит, чтобы пришли именно вы.
Молодой грузин был один из тех, кому она дала свою кровь, и он с тех пор считал ее не то сестрой, не то матерью. Кровь сдавал весь персонал и не по одному разу - прямым переливанием. Раненый лежит на операционном столе, донор - на каталке рядом. 300 - 400 кубиков горячей крови подчас оживляли совсем безнадежных. Как-то сам собой появился обычай - навещать тех, кому досталась твоя кровь. На официальном языке это называлось "поддерживать морально". У нее набралось четыре таких "родственника", она сдавала кровь четыре раза.
Спрашиваю, правда ли, что уже тогда ее называли по имени-отчеству. Ведь всего-то ей было 19 - 20 лет...
- Правда. В госпитале всех так называли в служебное время. Кроме того, я ведь была старший лейтенант. Как-никак офицерское звание, операционная медсестра - одна из восьми на весь госпиталь.
После подписания мирного договора 12 марта 1940 года их госпиталь продолжал еще какое-то время действовать. Раненых оставалось мало, и Мария с подругами часто ходила в парк, в Александровский и Екатерининский дворцы, в Янтарную комнату. Дворцы стояли тогда во всем своем великолепии, еще не тронутые разрушениями новой страшной войны, которая была уже на пороге.
Прямо перед окнами комнаты, где они жили, сидел на чугунной скамейке Пушкин. Просыпаясь утром, они смеялись: "Смотрите, а ведь Пушкин куда-то уходил. Вчера рука у него лежала так, а сегодня совсем по-другому..."
В первые же дни Великой Отечественной войны Мария пошла добровольцем. И надо же такому случиться - попала на Карельский фронт, в те самые места, которые знала по рассказам в госпитале. Служила фельдшером стрелковой роты, фельдшером батальона, потом в санроте полка.
Вокруг горы, озера, болота, подчас непроходимые. Одета наша армия была уже хорошо: шерстяное белье, валенки, полушубки. Вооружение тоже не чета тому, были и окопы с землянками. Но приходилось много передвигаться, и подчас это доставалось очень тяжело. Случалось садиться верхом на лошадь, становиться на лыжи. Вот когда пригодилась деревенская закалка! Она ведь выросла в большой семье: три старших брата, три младших и она посредине. Выросла среди мальчишек, лошадь ей не в новинку. Ничего и никого не боялась. Не прошла даром и фельдшерская школа в Ленинграде - там и лыжные соревнования постоянно устраивали, и учили по карте ориентироваться.
- Видно, наши высшие знали, что будет война.
5 сентября 1944 года на Карельском фронте наступила тишина. 27-я Краснознаменная стрелковая дивизия, в составе которой воевала военфельдшер Мария Борисова, вошла в состав Второго Белорусского фронта. Мария Федоровна прошла с ней Латвию, Литву, Польшу, освобождала Варшаву, Гданьск. За освобождение Гдыни дивизии было присвоено имя Гдыньской, а старший лейтенант Борисова получила боевой орден Отечественной войны. У нее есть еще один такой же - юбилейный, есть орден Красной Звезды, медаль "За отвагу". Перечисляя по моей просьбе свои награды, она добавляет к ним еще одну - отпуск.
- Когда мы взяли одну очень трудную высотку на Карельском фронте, командир сказал, что мне полагается или орден, или отпуск. "Выбирай". "Конечно, отпуск, к маме!" - ни минуты не думая, закричала я. Приехала в Рыбинск, паром посреди Волги - еле ползет. А у меня каждый час на счету. Нашла какого-то мужчину с лодкой, прошу перевезти, он ни в какую: "Дырявая". Я говорю: вот банка, я буду вычерпывать. Развязала вещмешок, отдала ему половину того, что в нем было. Он и согласился. Мужик гребет, я вычерпываю, так и переплыли. А дальше пешочком 25 километров, до дома...
Тот отпуск к маме Мария Федоровна до сих пор считает самой большой своей военной наградой. Позади осталась одна война, кончалась вторая...
Чего только не бывает в жизни! Судьба свела Марию Федоровну с финнами еще раз - уже в наше время. До самой пенсии она работала медсестрой в тубдиспансере, до сих пор, уже в течение тридцати лет, возглавляет "Клуб боевых подруг" при Доме офицеров. И вот однажды ее пригласили на очередную встречу...
В тот памятный день, 5 сентября 1944 года, когда на Карельском фронте наступила тишина, их 27-я стрелковая дивизия стояла по одну сторону реки, а по другую - 14-я финская стрелковая дивизия. Идея устроить встречу ветеранов обеих дивизий возникла в конце 1980-х годов. Встреча состоялась, потом другие - Мария Федоровна участвовала во всех. Они проходили в поселке Каменный Бор в Карелии в очень теплой, доброжелательной обстановке: ели и пили за общим столом, пели "Катюшу", танцевали...
Запомнились слова одного из финнов: "Если бы не было войны 1939 - 1940 годов, Финляндия не оказалась бы на стороне немцев во время второй мировой".
Татьяна Владимирова.
Фото из семейного архива М. Ф. Борисовой: такой она была в 1939 году.
