– Начну с того, что я образца 1947 года. Родился на Смоленщине в деревне Пепелевка. От слова – «пепел». По одной из версий, названа так потому, что неоднократно сжигалась дотла при нашествиях иноземцев. Это граница земель российских.
Отец воевал три войны – гражданскую, финскую и Великую Отечественную. Две первые без единой царапины, а на третьем месяце Великой Отечественной на артиллерийской батарее, где он служил, разорвался немецкий снаряд, и осколок в 250 граммов, плоский, величиной с ладонь, угодил ему в поясницу, и он на полгода слег в госпиталь.
Вышел оттуда калекой и решил пробираться к семье, оказавшейся к тому времени на оккупированной территории. Жена с тремя детьми на руках – что с ними?
Отец был человек-глыба, рост два метра три сантиметра. Сумел добраться до Пепелевки, ночью залег в сарае на сеновал, а потом с матерью и ее сестрой они сделали подземный ход из сарая в дом.
В доме располагался штаб немецкого летного полка, была серьезная охрана. И все-таки он умудрился прятаться под носом у немцев целых два месяца. На день уползал в дом, под печь, на ночь по тому же подземному ходу возвращался в сарай и зарывался в сено.
Потом ушел к партизанам. В составе партизанского отряда освобождал нашу деревню.
Жизнь Савельевых и война сплетались порой самым невероятным образом. Владимир Егорович помнит рассказ мамы о командире немецкого летного полка, который квартировал у них в доме. Младшей в семье Савельевых была тогда девочка 1941 года рождения. Когда она заболела воспалением легких, этот немец специально для нее на самолете (!) привез из Польши врача. Врач опоздал всего на несколько часов, девочка умерла. Были и такие немцы.
Гораздо типичнее, впрочем, история с одной из теток Владимира Егоровича. Она угнала от немцев скот, а один из местных жителей, будущий полицейский, донес на нее. Фашисты развернули скот, а ее сожгли на костре.
Самое раннее, что помнит о себе Владимир Егорович, – рыбалка с отцом.
– Он был великий мастер этого дела и очень строг насчет того, чтобы сеть поставить или еще как-нибудь побаловаться. Нет, только на удочку.
Помнит табак, который выращивал отец, и то, как он таскал его у отца по наущению старших ребят, которые уже покуривали, и как получал за это взбучку.
Война оставила отца инвалидом. Кое-как тот приспособился к жизни – научился шить хомуты, седелки, гнул дуги для хозяйств совхоза, а мать работала в совхозе. В 1954 году Володя Савельев пошел в первый класс. А через пять месяцев, в феврале, отец умер.
В семье к тому времени было уже пятеро детей. Через год после того, как не стало отца, погибла корова-кормилица. Стало совсем невмоготу.
Семи лет Володя научился косить и пахать. Вместе со взрослыми стоговал сено, возил корма на скотные дворы. Мог испечь хлеб.
В семье матери было двенадцать сестер. Помогала одна из них, которая вышла замуж за военного моряка и жила в Мурманске. Раз в квартал из Мурманска приходила посылка. Он помнит ослепительно белый, аж в синеву, кусковой сахар и консервы «Треска в масле».
Жили трудно, но и для разных забав тоже находилось время. Правда, забав своеобразных.
– Собирали снаряды, мины, патроны, оружие всевозможное. Пацаны были вооружены до зубов. Устраивали военные игры с применением боевого оружия.
Многие ребята постарше при этом погибли. Среди свер-стников Володи, правда, обошлось без жертв: то ли их оберегали, то ли малышня сама предпочитала держаться подальше.
Где все, там и Володя Савельев, паинькой его не назовешь. Но он хорошо учился, и как-то сразу учеба стала главным. В родной деревне учился с первого по пятый класс.
Шестой, седьмой и восьмой заканчивал в военном городке Шаталово, в школе-интернате. С девятого класса по одиннадцатый учился в районном центре Монастырщина. При школе два деревянных дома-общежития для мальчиков и девочек, которые жили далеко. Родители привозили картошку, мясо. У Володи одна мать. Старшая сестра, не доучившись год, пошла работать, чтобы он смог закончить учебу. Аттестат зрелости получил в 1965м и в том же году приехал к старшему брату Алексею в Ярославль.
– Знаете, как он здесь оказался? В 1953м умер Сталин. У нас в деревне был приемник «Родина», здоровый такой «сарай» – все слушают, плачут, вся страна рыдает. А мать возьми и скажи: «Ну и что? Туда ему и дорога». На следующий же день Алексей собрал свой вещмешок и ушел из дома. Ну как же, Сталин вождь! Отец тогда еще был жив, и я помню, как мы с ним провожали Алексея за околицу. Тот ни о чем не хотел разговаривать, сказал одно: «Мне теперь в этом доме места нет». И ушел. Сначала в Смоленск, там завербовался строить Ярослав-ский полиграфкомбинат, а оттуда перешел на моторный завод. Так и я оказался на моторном.
Впрочем, история поступления вчерашнего школьника Володи Савельева на очень известный тогда во всей стране Ярославский моторный стоит отдельного рассказа.
Устроиться сюда было практически невозможно. Но к тому времени брат проработал на предприятии уже больше десяти лет, сменного механика литейного цеха номер четыре Алексея Савельева знали и поэтому к Володе в отделе кадров отнеслись снисходительно. «Ты хоть молоток в руках держать умеешь?» Тот обиделся. Школа в Монастырщине была с производственным обучением, вместе с аттестатом зрелости он получил свидетельство электромонтера сельской электрификации, о чем и доложил кадровикам. Особого впечатления на них это не произвело. Но листок для прохождения медосмотра ему все-таки дали.
Со здоровьем у Володи было все в порядке, врачи один за другим это подтверждали. Пока он не оказался в кабинете у офтальмолога. Острота зрения левого глаза оказалась 0,7, и в кабинете прозвучало: «Слесарем по зрению быть не может».
Никак не ожидавший такого подвоха Володя прореагировал неожиданно грубо: «Я иду слесарем не по зрению, а по оборудованию». И тут же получил сполна: сверкнув на него взглядом, врачиха шлепнула на его листке штамп: «Не годен».
Вечером дома брат сказал, что все это ерунда. Взял хлорку, развел ее в мыльнице и капнул на слово «не». Оно исчезло, листок положили сушиться на батарею, но листок там скукожился, и предъявлять кому-нибудь его уже стало нельзя.
«Все будет в порядке!» – отмахнулся брат, и под именем Владимира отправился на повторный осмотр к глазнику сам. К несчастью, у врачихи оказалась хорошая память, и обман был сразу разоблачен.
Но Алексей и тут не сдался. Объявив: «ничего не поделаешь, придется вспомнить молодость», отправился к бывшему своему соседу по общежитию Владимиру Михайловичу Корневу. К тому времени он дослужился до должности заместителя директора по кадрам и был одним из самых влиятельных людей на заводе.
Корнев бросил коротко: «Пусть приходит». И когда Володя пришел, приказал так же коротко: «Оформить». «А зрение?» – заикнулся кто-то из подчиненных. Корнев был тверд: «Он не в контору идет, а в литейку».
Вот так был принят на завод его будущий директор.
В заключение еще одно. Случилось так, что по прошествии нескольких лет Владимиру Савельеву довелось отдать один военный долг. Долг не его, он достался ему как бы по наследству, но, рассчитавшись, он будто камень снял с плеч.
Владимир был призван с завода в армию, отслужил, вернулся, поступил в политехнический институт и однажды отправился к родным в свою смоленскую деревню.
Негодяй, который когда-то выдал фашистам его тетку, бывший полицай и предатель, был осужден на 25 лет, отсидел 18 и примерно в то же самое время вернулся на родину. Однажды пьяный он заявился вечером к родственнице Савельевых, которая в свое время давала на него показания, и начал грозить, что еще с ней разберется.
При этом и предположить не мог, что старая женщина в доме не одна. В соседней комнате находился Владимир, который зашел ее навестить.
Владимир Егорович и сейчас не может говорить об этом спокойно. Пауза затягивается, и я его спрашиваю:
– Так что же дальше?
– Что? Я ведь был уже взрослый парень, мужчина. Сшиб его сразу с крыльца. А потом до половины нашей горки катил пинками.
Не знаю, как думает сам Владимир Егорович, но мне кажется, что детство его кончилось не тогда, когда позади осталась школа и началась самостоятельная жизнь, а именно в этот момент. В шесть часов вечера после войны.
Татьяна ЕГОРОВА.