Мы с моей старушкой загодя подготовились к повышению пенсий. Сидим за столом, почтальонку ждем. Я четвертинку по торжественному случаю купил за тридцать шесть рэ: ее цену тоже загодя на шесть рублей подбросили. Бабушка как непьющая себе соку купила – разорилась: он тоже заметно подорожал. Но, ладно, говорит, окупится за счет повышения пенсии. Закусочек, конечно, кое-каких спроворили по новой цене.
Приняли по стопочке, сидим, рассуждаем.
– Сколько нам дополнительно отвалят? – спрашиваю я у старушки.
– Точно, – отвечает, – не знаю. У нас телевизор сто лет не чиненный. Так-то он еще кое-как фурычит, но только на экране два больших начальника с умным видом начнут о новой индексации говорить, звук сразу пропадает.
– Думаю, не обидят, – говорю. – Потому что государство к этому повышению давно изготовилось: все цены подскочили. А стоимость обслуживания лифта вообще взлетела до заоблачной высоты. Хоть пешком ходи на двенадцатый этаж. Правда, все равно плату начислят.
Сидим мы, ждем, а почтальонки все нет. Беспокойство меня стало донимать.
– Не напал ли на нее в каком-нибудь подъезде грабитель? Вот недавно в Брагине у почтарки сумку вырвали. А теперь опасность значительно возрастет пропорционально увеличению пенсий.
Подхожу к окошку – точно! Мчится наша долгожданная по двору, давно не чищенному, прыгает через сугробы, точно заяц-беляк. А за ней несется пожилой преступник. Видимо, вор-рецидивист. Она, конечно, помоложе, но все-таки он ее постепенно догоняет.
Я прямо в тапочках по лестнице – вниз. Распахнул кодовые двери, кормилица наша успела заскочить в подъезд, а преследователь молотит в дверь кулаками и матерится.
Отдышалась бедняжка, успокоилась, повел я ее в свою квартиру. Старушка уже нас торжественно встречает, коврик перед желанной гостьей расстилает. Стопочку в руке заместо хлеба-соли держит.
Но спасенная смотрит на нас настороженно, даже с некоторым страхом.
– Нет, – говорит, – я на работе не пью, потому что мне тогда от преследователей будет убегать трудно. Расписывайтесь в ведомости и получайте деньги.
Подсовывает она нам ведомость, а сама цифры рукой заслоняет.
– Да вы не закрывайте, – говорим мы со старушкой. – Не бойтесь, мы от радости в обморок не попадаем.
– Нет-нет, – упорствует та. – Сначала распишитесь.
Расписались мы, выложила она деньги. Смотрим: и в ведомости, и на деле моя пенсия увеличилась на тридцать рублей, а старушкина – и того меньше.
– Вы не ошиблись? – спрашиваю я у почтальонки. – Ведь чекушка и сок дороже стоят. Не говоря уже о всем прочем.
Тут вдруг старушка моя как закричит:
– Безобразие! Коля, она над нами издевается!
Почтальонка как взвизгнет:
– Ну, что у меня за вредная работа!
И – к двери. Я – за нею. Неслась она по лестнице через четыре ступеньки, но я бы ее догнал, если бы тапочки не спадали. Железную дверь подъезда она плечом вынесла вместе с кодовым замком. Прыгает через сугробы, но я уже приспособился, тапочки в руках держу, настигаю. Но тут дверь крайнего подъезда кто-то ей навстречу распахнул, она туда шмыг, и замок щелкнул.
Постоял я у дверей, побарабанил. И тут до меня дошло: а почтальонка-то при чем! Она же не виновата, что у нас телевизор плохо работает. Надо занять денег на будущую пенсию и починить. Может, два больших начальника в красивом кабинете пощедрее наобещают. Тем более что следующая индексация будет первого апреля.
Герберт КЕМОКЛИДЗЕ.